30. ДОРОГИ ТОРГОВЦА ОРУЖИЕМ

– Совет по лицензиям только что сообщил мне, что отгрузка не предусмотрена утвержденным Политбюро квартальным планом экспорта.

– Но она есть в годовом плане, и Политбюро принимало специальное решение о поставке этой продукции в Турцию! Турецкий посол просил ускорить отправку. Мы можем понести убытки в виде штрафа!

– Это невозможно! Вы так же хорошо, как и я, знаете строгие инструкции по этому вопросу. Подготовьте проект решения Политбюро о дополнении квартального плана и немедленно заходите ко мне с ним. При первой возможности я доложу его Хозяину, – сказал мне Розенгольц, заканчивая затянувшийся разговор.

Но Хозяин был чем-то занят. Неповоротливая бюрократическая машина буксовала. Турецкое судно вернулось полупустым. Мы потеряли почти два месяца, что принесло убытки и нам и туркам. Но неприкосновенность квартального плана была важнее соображений хорошей торговли, здравого смысла и коммерческой репутации. Не имея решения Политбюро о включении этой позиции в квартальный план, Розенгольц не мог разрешить мне отгрузку. Если бы он даже и принял такое решение, то таможенные власти в Одессе не разрешили бы его осуществить.

На такие формальности терялось очень много драгоценного времени. Я уже говорил, что Розенгольц, пытаясь ускорить события, часто сообщал мне о срочных решениях Политбюро, не дожидаясь поступления официальных документов на бланках Совмина из аппарата Молотова. Точно так же для ускорения Розенгольц часто обращался напрямую в Политбюро, минуя формальное правительство.

– Бармин, подготовьте проект решения Политбюро, – нередко говорил он мне. А затем сам правил этот проект и лично относил Сталину в один из приемных дней. Магическая подпись Сталина требовалась на всем. Она была не только на наших принципиальных документах, определявших основные коммерческие и финансовые показатели, но даже на планах грузоперевозок.

Я специально подчеркиваю, что Сталин постоянно и детально контролировал нашу работу потому, что во время второго московского процесса сломленный Розенгольц был вынужден признаться в том, что он троцкист, саботажник и фашистский агент. Его заставили признаться в том, что он использовал деньги из бюджета своего наркомата для финансирования троцкистских заговоров за рубежом, что он намеренно экспортировал в Японию крупные партии чугунного литья, в то время как советская промышленность простаивала (по крайней мере, так утверждалось) из-за нехватки металла. Подобные «операции», о которых он упоминал в своих признаниях и о которых суд подчеркнуто не стремился получить детальную информацию, на взгляд тех из нас, кто знал все процедуры, были невозможны без одобрения Сталина. Я оставляю читателю самому догадываться, о чем я думал и о чем думали все другие советские деятели в промышленности, торговле, финансах и в самом партийном аппарате, которые, прочтя отчет о процессе, могли сразу сказать, что эти «признания» не могли отражать правду.

Что касается меня, то я испытал чувство негодования и отвращения, когда прочел «признания» Розенгольца о том, что он намеренно увеличил экспорт чугуна в Японию, чтобы подорвать советскую промышленность и помочь фашизму. Я вспоминал, как много раз меня вызывали к Розенгольцу, где я под расписку знакомился с последними решениями Политбюро об увеличении экспорта. Там я часто встречал своего коллегу, президента «Техноэкспорта» Полищука. Этот трест, само создание которого стало возможно в результате индустриализации, занимался в основном экспортом рельсов, сельскохозяйственного оборудования и т. п. в страны Востока. Я хорошо помню, как в документе за подписью Сталина, после параграфа, предписывающего «Автомотоэкспорту» направить новую партию грузовиков и оружия в Синьцзян, шел параграф, имеющий отношение к «Техноэкспорту», который я воспроизвожу почти дословно:

«Представленный «Техноэкспортом» квартальный план по экспорту чугуна признан неудовлетворительным. Принято решение увеличить экспорт на «X» тысяч тонн и поручить Наркомвнешторгу под личную ответственность товарища Розенгольца и президента «Техноэкспорта» товарища Полищука в тридцатидневный срок выйти на рынок с упомянутыми выше дополнительными объемами экспорта. В осуществлении этой задачи следует принять во внимание особенно благоприятную конъюнктуру, сложившуюся на рынках Японии, Турции и Персии. Товарищам Орджоникидзе и Пятакову поручается обеспечить отгрузку требуемой продукции с предприятий по согласованию с товарищем Розенгольцем в указанный период. Председателю Комиссии партийного контроля товарищу Ежову поручается осуществить контроль за выполнением данного решения и доложить Политбюро».

Бедный Полищук, который подписывался под этим решением, наверное, не предполагал, что его шеф, Розенгольц, а может быть, и он сам заплатят головой за выполнение этого «категорического указания» Хозяина. Имя Полищука, как непосредственно ответственного за выполнение этих «предательских и профашистских» решений, не было включено в список жертв очередного процесса, но его детальное знание всех обстоятельств делает вероятным, что и он был уничтожен.

Если бы Розенгольц захотел защищаться, он мог бы сослаться на публикации в «Правде» триумфальных заявлений ее редактора Мехлиса, смысл которых заключался в том, что об успехах индустриализации можно судить по резко возросшему экспорту чугуна во многие зарубежные страны, в частности в Японию.

По мере расширения масштабов деятельности моего треста я стал испытывать трудности в получении необходимой техники для экспорта, поскольку мои запросы часто приходили в противоречие с потребностями Красной Армии. Наша промышленность не могла справиться одновременно с двумя заказами, и я вынужден был прибегать к помощи своих друзей в Генеральном штабе, а в самых трудных случаях идти к Гамарнику или Тухачевскому. Нам удавалось достигать компромисса, в одних случаях откладывались их заказы, в других – мои поставки. Когда нам не удавалось прийти к соглашению, мой шеф Розенгольц вынужден был спорить с военачальниками на заседаниях Политбюро или апеллировать напрямую к Сталину.

Генеральный штаб, как правило, шел мне навстречу, хотя мой экспорт создавал им только лишнюю головную боль. Иногда необходимые для экспорта материалы я получал непосредственно с армейских складов. И когда некоторые интенданты пытались всучить нам «завалы» пороха с истекшим сроком хранения или устаревшие противогазы, спор, как правило, решался маршалами в мою пользу. Со мной работали лучшие специалисты соответствующих управлений Наркомата обороны, готовили технические требования, участвовали в переговорах с зарубежными представителями, проводили испытания на армейских полигонах. Я помню, как на одном из приемов начальник бронетанкового управления Халепский в шутку пожаловался Тухачевскому, что «Бармин изматывает моих офицеров сверхурочной работой», и попросил маршала прекратить эту «эксплуатацию». Армейские эксперты были действительно первоклассными специалистами и оказывали нам крайне необходимую помощь. Единственным Управлением Наркомата обороны, с которым у меня были проблемы, было Управление Военно-Воздушных Сил, которое возглавлял мой старый друг и коллега по академии начальник ВВС Алкснис. В этот период осуществлялась очень энергичная программа развития ВВС, и весь его персонал был настолько загружен, что не мог уделять мне достаточно внимания.

В целом моя работа с военными шла довольно продуктивно, каждый понимал проблемы и трудности друг друга. Несмотря на несомненную полезность для Наркомвнешторга этих дружеских отношений, Розенгольц подозревал, что иногда я слишком восприимчив к точке зрения Генштаба.

– Как президент «Автомотоэкспорта», вы должны забыть о том, что являетесь офицером резерва. Забудьте про офицерскую солидарность. Вы должны проявлять твердость в отношении ваших друзей в Генштабе. Не будьте мягкотелы, – часто увещевал он меня.

Его недовольство усилилось в середине года, когда работа моего треста шла полным ходом. Меня неожиданно призвали на месячные военные сборы. Я объяснил Розенгольцу, что одновременно со мной на сборы было призвано несколько десятков высокопоставленных сотрудников правительственных учреждений, из промышленности и дипломатической службы. Но Розенгольц с характерным для него бюрократическим упрямством стоял на своем. Через пару месяцев после моего возвращения со сборов он встретил меня с торжествующей улыбкой.
[1] [2] [3]