Алан Нурс. Через солнечную сторону (1)

— Да, я так сказал и не тучу. И никаких выдумок не позволю. Мы все вместе придем к центру Солнечной и вместо закончим переход. Ясно?

Макиверс мотнул головой. Микута перевел взгляд на Стоуна, затем на меня, и мы тоже ответили ему кивком.

— Ну, и ладно, — медленно протянул он. — Раз мы все уладили, можно и трогаться в путь.

Нам было жарко. Даже если мне суждено забыть все события этого похода, одного я не забуду никогда — Солнца, огромного желтого Солнца, льющего на нас свой свет, не затухающий ни на мгновение, свет, с каждой милей все более и более жгучий. И, начав свой путь на юго-восток от лаборатории в Сумеречной зоне по длинной узкой расщелине, мы, свежие и отдохнувшие, знали, что эти первые несколько дней будут самыми легкими.

Я тронулся первым. Оглядываясь, я видел вездеходы майора и Макиверса. Они ползли, плавно переваливаясь на своих баллонах-подушках, по изрезанной и неровной поверхности расщелины. За ними тащился трактор Стоуна с волокушами.

Хотя сила тяжести здесь составляла всего одну треть земной, мощному трактору приходилось трудно. Лыжеподобные полозья волокуш врезались в рыхлый вулканический пепел, устилавший дно расщелины. Притом первые двадцать миль мы шли все-таки по проложенной колее…

Я не отрывал глаз от здоровенного поляроидного бинокля, ловя следы, проложенные предыдущими исследовательскими партиями до ближайшего края Солнечной стороны. Но через два часа мы миновали маленькую вышку передового обсервационного поста Сандерсоновской лаборатории, и следы исчезли. Тут еще никогда не ступала нога человека, а Солнце начало жалить все сильное и сильнее.

В эти первые дни мы не столько ощущали зной, сколько видели его. Наши теплоизолирующие костюмы поддерживали внутри довольно приятную температуру порядка 20 градусов по Цельсию, но глаза наши видели палящее Солнце и желтые сплавившиеся скалы по сторонам, и по каким-то нервным каналам шли искаженные сигналы: нас заливал пот, словно мы сидели в жаркой печи.

Восемь часов мы шли, пять спали. Когда наступал период отдыха, мы ставили наши машины вплотную квадратом, раскидывали над ними легкий алюминиевый солнцезащитный навес и располагались под ним на покрытых пылью и пеплом камнях. Навес снижал температуру градусов на тридцать пять сорок, только и всего. Затем мы ели (продовольствие лежало на передней волокуше), тянули из тюбиков белки, углеводы, жиры и витамины.

Майор железной рукой отмерял нам порции воды — иначе мы могли бы излишним потреблением воды за неделю довести себя до нефрита. Жажда мучила нас непрерывно, непрестанно. Спросите у физиологов или у психиатров, почему так бывает, — они приведут вам с десяток очень любопытных причин, но мы тогда знали одно и самое важное для нас — с нами было именно так.

В результате на первых нескольких привалах мы не могли спать. Никакие светофильтры не помогали, глаза жгло, головы раскалывались от страшной боли, но целебный сон не приходил. Мы сидели в кругу и пялились друг на друга. Потом Макиверс изрекал, что вот хорошо бы сейчас бутылочку доброго пива, и тут начиналось… Право же, мы бы тогда родную бабушку зарезали за бутылку пива со льда!

За несколько переходов я уже хорошо освоил машину. Мы углублялись в пустыню, по сравнению с которой Долина смерти на Земле выглядит японским розарием. Дно расщелины пересекали огромные трещины, по сторонам высились черные иззубренные утесы, атмосфера имела желтоватый оттенок от паров серы и сернистого газа.

Да, это была раскаленная, бесплодная пустыня, где человеку не место, по стремление победить ее было таким могучим, что мы ощущали его почти физически. Ни один человек до нас не пересек эту сторону и не вернулся отсюда живым. Те, кто дерзнул, были жестоко наказаны. Но огненная пустыня оставалась непобежденной, и ее надо было пройти. И не легчайшим путем, а самым трудным — по ее поверхности, преодолев все западни, которые могут оказаться на нашем пути, притом в самое трудное и опасное время.

Но мы знали и другое — эту пустыню можно было бы преодолеть и раньше, если бы не Солнце. Мы сразились с абсолютным холодом и победили. Но людям еще никогда не доводилось сражаться с такой адской жарой и победить. Страшнее была только поверхность самого Солнца.

Да, с Солнечной стороной стоило сразиться. Либо мы одолеем ее, либо она нас — таково было условие игры…

Я многое узнал о Меркурии за несколько первых переходов. Через сотню миль расщелина выклинилась, и мы вышли на склон, где цепь иззубренных кратеров тянулась на юго-восток. Эта цепь не проявляла активности уже сорок лет со времени первой высадки на Меркурий, однако за ней высились конусообразные вершины действующих вулканов. Их кратеры непрерывно курились желтыми парами, а склоны были покрыты толстым слоем пепла.

Ветра обнаружить мы не могли, хотя знали, что над поверхностью планеты непрерывно текут раскаленные потоки сернистого газа. Скорость их, однако, была недостаточна, чтобы вызвать эрозию. Над иззубренными расщелинами высились грозные скалистые пики вулканов, усеянные обломками камней. А вокруг лежали бескрайние желтые равнины, над которыми непрестанно дымились газы, с шипением вырывавшиеся из-под коры. И на всем лежала серая пыль силикаты и соли, пемза и вулканический пепел. Они заполняли трещины и впадины и были предательской западней для мягких подушек-баллонов наших вездеходов.

Я научился «читать» местность, распознавать перекрытый наносами провал по провисанию слоя пепла, научился определять проходимые трещины и отличать их от непроходимых разрезов. Раз за разом нам приходилось останавливать машины и идти на разведку дальнейшего маршрута пешком, связавшись друг с другом легким медным тросом, зондируя толщу отложений, передвигаясь вперед и вновь зондируя, пока мы не убеждались, что поверхность выдержит машины. Работа эта была изнурительной, мы в изнеможениисваливались и засыпали. И тем не менее поначалу все шло гладко.

Мне даже казалось — слишком гладко, и другим, видимо, казалось то же.

Непоседливость Макиверса начала действовать нам на нервы. Он слишком много болтал и в походе, и на отдыхе; его шутки, остроты, несмешные анекдоты очень скоро приелись нам. То и дело он отклонялся от заданного курса — не очень далеко, но с каждым разом все дальше.

А Джек Стоун впал в другую крайность: с каждым переходом он все больше уходил в себя, замыкался, им явно все больше овладевали страхи и сомнения. Мне это совсем не нравилось, я только надеялся, что это скоро пройдет. Мне и самому было не очень-то весело, я просто лучше умел скрывать свои опасения.

А Солнце тем временем становилось все белее, все огромнее, все выше стояло оно в небе и жгло, жгло… Не будь у нас светофильтров и экранов для защиты от ультрафиолетового излучения, мы давно бы уже ослепли. И с ними-то боль в глазах у нас не прекращалась, а кожа на лице к концу каждого перехода горела и зудела.

Едва ли не окончательный удар по нашим и без того сдавшим нервам нанесла одна из «прогулок» Макиверса в сторону от маршрута. Он вдруг свернул в одно из ответвлений длинного ущелья, отходившего к западу от нашего маршрута, и почти скрылся из виду в облако поднятого им пепла, когда в наушниках наших шлемов послышался душераздирающий крик.

Задыхаясь от волнения, я круто развернул свою машину и сразу увидел его в бинокль — он стоял на крыше своей машины и неистово махал руками. Мы с майором рванулись к нему с максимальной скоростью, на какую были только способны наши «жуки», рисуя себе самые ужасные картины…

Он стоял неподвижно, словно оцепенев, и показывал рукой вперед, в глубь горловины. На этот раз ему не понадобилось ни одного слова. Там были обломки вездехода старинной полугусеничной модели, вышедшей из употребления много лет назад. Он накрепко заклинился в расселине скалы, наполовину засев в ней; одна из осей была сломана, кузов расколот надвое. Неподалеку лежали два теплоизолирующих скафандра; в стеклопластиковых шлемах виднелись белые черепа. 1 Перигелий — максимальное приближение планеты к Солнцу 2 Эпителиома — рак кожи 3 Афелий — максимальное удаление планеты от Солнца
[1] [2] [3] [4]