ТАЙНИК (1)

ТАЙНИК

Сегодня утром мой сын спросил меня, чем я занимался во время войны. Ему уже пятнадцать, и я ума не приложу, почему он никогда не спрашивал об этом раньше. Понятия не имею, почему я даже не предвидел такого его вопроса.

Он как раз собирался в лагерь, и мне удалось отделаться от него одной фразой, что я выполнял заданно правительства. В лагере он проведет две недели. Пока его наставникам не наскучит понукать его, он будет делать то же, что и все его сверстники, и не хуже их. Но едва его оставят в покое, он тут же примется разглядывать какой-нибудь муравейник или уткнется в какую-нибудь из своих книжек. Последнее его увлечение — астрономия. А как только он вернется домой, он тут же снова спросит меня, чем я занимался во время войны, и никуда не денешься — придется ответить.

Но я и сам не вполне понимаю, чем я занимался в; время войны. Подчас мне кажется, что отряд, в котором я состоял, сражался — не на жизнь, а на смерть — с легендой местного значения и один лишь полковник Льюис отдавал себе в этом отчет. Победили ли мы ее? Право, не знаю. Знаю другое: от иных людей война потребовала риска несравнимо более тяжкого и безвестного, чем просто рискнуть своей головой в бою. От меня, например.

Все началось в 1931 году, когда в пустыне близ поселка Баркер, штат Орегон, нашли бездыханное тело мальчишки. При нем оказался мешочек с золотоносной рудой и солидный, размером с палец, кристалл двуокиси урана. Кристалл как странная диковина попал в конце концов в пробирную палату в Солт-Лейк-Сити и осел там до 1942 года, когда вдруг приобрел невероятно важное значение. Армейская разведка установила, что его добыли, по-видимому, в окрестностях Баркера, в районе площадью примерно сто квадратных миль. Доктора Льюиса призвали на службу как полковника запаса и приказали ему искать жилу. Но весь район со времен миоцена был перекрыт тысячефутовым слоем лавы, и искать здесь пегматитовые пласты было, с геологической точки зрения, совершенной нелепостью. Здесь не наблюдалось никаких размывов, район вообще никогда не подвергался оледенению. Доктор Льюис сразу же возразил, что кристалл мог появиться здесь лишь при посредстве человеческих рук.

Пользы его, возражения не принесли. Ему ответили, что рассуждать не входит в его обязанности. Высшее начальство все равно не будет удовлетворено до тех пор, пока на поиски не уйдет бездна денег и трудов. Армия мобилизовала в помощь полковнику группу выпускников геологических колледжей, включая и меня, и потребовала регулярно докладывать, как идут дела. Во имя нашего блага, а может, и от отчаяния доктор Льюис решил устроить для нас образцовую полевую практику: мы без устали рисовали схемы и отмечали на них, сколько слоев базальта и какой толщины отделяет нас от довулканических миоценовых пород. По крайней мере, мы тем самым могли внести свой вклад в науку о строении Колумбийского плато. А попутно собрать решающие доказательства, что урановой руды здесь нет и в помине, — выходит, мы ели свой хлеб не даром.

Унылое местечко этот Орегон! Район поисков представлял собой скучную плоскую равнину; повсюду виднелись обнажения черной лавы, а между ними — скудная серая почва с жиденькими кустиками полыни. Летом здесь сушь и жара, зимой земля едва припорошена тощим снежком. А ветры дуют вдоль и поперек и зимой и летом. Во всем Баркере насчитывалась от силы сотня деревянных домишек по пыльным улочкам да еще несколько амбаров за околицей. Местная молодежь ушла на войну или на военные заводы, а старики, казалось, нас просто возненавидели. Нас было двадцать человек, не считая бурильщиков, которые работали по контракту и жили в собственном городке на колесах; мы же, так сказать, оставались с поселком лицом к лицу. Спали мы и ели в строении под названием «Колторп-хауз», на той же улочке, где располагалась наша штаб-квартира. Снабжали нас отдельно от поселка, и для жителей его мы были все равно что завоеватели с Марса.

И тем не менее мне наша жизнь нравилась. Доктор Льюис обращался с нами как со студентами, читал нам лекции, проводил опросы, рекомендовал литературу. Он проявил себя хорошим учителем и незаурядным ученым, и мы его любили. Каждому из нас он дал полное представление обо всех этапах работы, Я начал с картографических съемок на поверхности, затем гнул хребет с бурильщиками, которые прогрызали базальт до коренных гранитов в тысячах футов под нами. Наконец, я занимался гравиметрическими и сейсмическими измерениями. Дух товарищества царил в нашей среде; мы понимали, что геофизическим экспедиционным навыкам, какие мы получаем изо дня в день, буквально нет цены. Для себя я решил, что после войны буду готовить диссертацию по геофизике. Разумеется, под руководством доктора Льюиса.

В 1944 году, к началу лета, полевые работы закончились. Бурильщики отбыли восвояси. Мы упаковали тонны керна, ящики гравиметрических таблиц и рулоны снятых с сейсмографов лент — все это теперь перекочевывало в лабораторию доктора Льюиса в Средне-западном университете. Там нам предстояли новые месяцы бесценной тренировки — полученные нами данные следовало превратить в связку геофизических карт. Собирались мы лихорадочно, только и разговоров было, что на днях мы снова увидим девушек и организуем вечеринку. Но тут армейское начальство распорядилось, чтобы часть отряда продолжила полевые изыскания. Доктор Льюис формально подчинился распоряжению, но оставил всего-то одного человека, и выбор пал на меня.

Я чувствовал себя уязвленным в самое сердце. Словно меня ни за что ни про что исключили из университета. На мой взгляд, он обошелся со мной жестоко и бессердечно.

— Раз в день садитесь в машину и катайтесь по окрестностям со счетчиком Гейгера, — сказал мне Льюис. — А потом сидите себе в конторе и отвечайте на телефонные звонки…

— А если начальство позвонит в мое отсутствие? — мрачно осведомился я.

— Наймите секретаря, — ответил он. — Это вам разрешается.

И они уехали, оставив меня в звании начальника партии, но без подчиненных, бросив меня на растерзание враждебно настроенным туземцам. Я пришел к выводу, что ненавижу полковника Льюиса лютой ненавистью и жажду случая, чтобы ему отомстить. Несколько дней спустя старый Дейв Джентри подсказал мне, как это сделать.

Дейв был худой, иссохший старик с седыми усами; столовался я теперь там же, где и жители Баркера, и мне досталось место с ним рядом. Каждая трапеза оборачивалась для меня пыткой. Я поневоле слышал ехидные реплики, что вот иные молодые люди прячутся за чужие спины, не желают воевать и только зря переводят деньги налогоплательщиков. Однажды за ужином я не выдержал, швырнул вилку в недоеденные бобы и встал.

— Армия прислала меня сюда, и армия не выпускает меня отсюда, — заявил я старикам и старухам, сидящим вокруг стола. — Мне тоже хотелось бы отправиться за моря и резать самураям глотки, защищая вас и отечество. Честное слово, хотелось бы! Чем брюзжать, лучше взяли бы и написали петицию своему конгрессмену…

Чеканя шаг, я вышел из-за стола на веранду. В душе моей клокотало негодование. Старый Дейв вышел вслед за мной.

— Не горячись, сынок, — сказал он. — Они сердятся на правительство, а вовсе не на тебя. Но до правительства как до звезд, а до тебя рукой подать…

— Добро бы рукой, а то плеткой, — отозвался я с горечью.

— На то есть свои причины, — заметил Дейв. — Уж если искать исчезнувшие сокровища, то совсем не так, как за это принялись вы. Ну и кроме того, «Рудник полоумного малыша» вообще не про вас, это наша собственность. Наша, жителей Баркера.

Ему перевалило за семьдесят, он присматривал за лошадьми на постоялом дворе. Носил он потертый жилет нараспашку, выцветшие подтяжки и серую фланелевую рубаху, и никому бы в голову не пришло заподозрить в нем мудреца. Но он был мудрец.

— Края тут необъятные, необжитые, пустынные, — продолжал он, — людям тут нелегко. Вот в каждом поселке и рассказывают об исчезнувшем руднике или о заброшенном тайнике с золотом. Ищут их одни несмышленые дети. Для взрослых, для большинства, довольно знать, что сокровища где-то рядом. Это помогает им выжить в наших местах…

— Понимаю, — откликнулся я. Что-то такое, незваное и странное шевельнулось в самой глубине моего сознания.

— А у нас в Баркере своего исчезнувшего рудника не было, — произнес Дейв. — Завелся каких-то тринадцать лет назад. И, понятно, людям вовсе не по вкусу, что вы хотите отобрать его у них грубой силой, да еще так скоро…

— Нам прекрасно известно, что никакого рудника здесь нет, — сказал я. — Мы докажем, что его нет, вот и все.

— Если бы вы могли это доказать, — ответил Дейв, — было бы еще хуже. Да только ничего вы не можете. Мы сами видели руду, держали ее в руках. Это был кварц, насквозь проросший чешуйками и жилками золота. И мальчишка добрался до него из дому пешком. Залежь должна быть где-то здесь, совсем близко!.

Он взметнул руку в ту сторону, где мы и вели поиски. Над равниной нависли прозрачные сумерки, и я, к собственному своему изумлению, вдруг понял, что во мне просыпается интерес к его словам. Полковник Льюис непрестанно втолковывал нам, чтобы мы не слишком-то верили в эти россказни. И если кто-нибудь из наших вспоминал про них, то я сам первым принимался его высмеивать, и обычно мы хором предлагали бедолаге обойти район с магическим ивовым прутиком. Мы свято верили, что никакой жилы здесь нет и никогда не было. Но теперь я остался один и к тому же сам себе начальник…

Дейв и я, не сговариваясь, оперлись одной ногой на нижнюю перекладину перил; не сговариваясь, опустили руки и положили их на колено. Дейв выплюнул табачную жвачку и поведал мне историю Оуэна Прайса.

— Он всегда был тронутый, — говорил Дейв, — Сдается мне, перечитал все книжки, какие нашлись в поселке. Натура у него, у малыша, была неугомонная…

Я не фольклорист, но даже я без труда видел, что к рассказу уже примешались крупицы вымысла. К примеру, Дейв уверял, что рубаха на мальчишке была порвана в клочья, а на спине у него виднелись кровавые борозды.

— Словно кугуар его когтями полоснул, — говорил Дейв. — Но какие здесь в пустыне кугуары! Мы пошли назад по следам малыша и шли, пока не сбились, — он так петлял, что вконец нас запутал, — но ни одного отпечатка звериной лапы мы не видали… Я мог бы, конечно, выкинуть эту чепуху из головы, и все же история захватила меня. Может, виной тому была неспешная, уверенная манера рассказчика, может, обманчивые сумерки, а может, мое уязвленное самолюбие. Но мне подумалось, что в крупных лавовых полях подчас встречаются разрывы и на поверхность выдавливаются огромные глыбы исконных пород. А что, если такой же выброс случился где-нибудь поблизости? Выброс, вероятно, невелик, футов двести-триста в поперечнике, и наши буровые нечаянно миновали его, а там полным-полно урана. Обнаружь я его — полковник Льюис стал бы всеобщим посмешищем. Самые основы геологии оказались бы подорванными. И это сделал бы я, Дьюард Кемпбелл, я, которого отвергли, которым пренебрегли. Весь мой здравый смысл восставал против таких нелепых выдумок, но какая-то бестия, прячущаяся в глубинах сознания, уже принялась сочинять злорадное письмо полковнику Льюису, и это занятие мне понравилось.

— Кое-кто у нас уверен, — говорил Дейв, — что сестренка малыша могла бы рассказать, где он нашел свой клад, если бы захотела. Она частенько бегала в пустыню вместе с ним. И когда все это приключилось, она словно ополоумела, а потом и вовсе онемела, но теперь, я слышал, балакает опять. — Он покачал головой. — Бедняжка Элен, она, похоже, выросла бы красавицей…

— А где она живет? — осведомился я.

— С мамашей в Сейлеме, — ответил Дейв. — Окончила курсы, нанялась секретаршей к какому-то тамошнему юристу…

Миссис Прайс оказалась женщиной пожилой и весьма суровой, а ее влияние на дочь почти не ведало границ. Она согласилась на предложение, чтобы Элен стала моей секретаршей, едва я упомянул цифру жалованья. Что касается допуска на Элен, я получил его с первого телефонного звонка: она уже проходила проверку, когда расследовали происхождение того злополучного кристалла. Оберегая репутацию дочери, миссис Прайс позаботилась о том, чтобы Элен нашла приют у ее знакомых в Баркере. Впрочем, репутация была вне опасности. Я не остановился бы перед тем, чтобы сделать Элен своей любовницей, если бы это помогло мне добиться цели, я вытянул бы из нее ее секрет лаской, если бы он только существовал. Но какой я мог принести ей вред, если сам прекрасно знал, что лишь разыгрываю представление под названием «Месть Дьюарда Кемпбелла»? Я же знал, что никакого урана мы никогда не найдем.

Элен была обыкновенная худенькая девочка, этакая перепуганная льдинка. Она носила туфли на низких каблуках, нитяные чулки и простенькие платьица с беленькими воротничками и манжетами. Единственной примечательной ее чертой была безупречно гладкая кожа — выгнутые темные брови, голубые с поволокой глаза и эта кожа придавали ей по временам вид совершенно неземной. Сидит она, бывало, опрятненькая, самопогруженная, коленки вместе, локотки прижаты, очи долу, голосок еле слышен — неприступная, как улитка в раковине. Стол ее располагался напротив моего, и она сидела так целыми днями, выполняла все, что бы я ей ни поручал, но расшевелить ее не удавалось никакими силами.

Я пытался шутить, пытался дарить ей всякие пустячки и оказывать знаки внимания, пытался напускать на себя печаль и делать вид, что остро нуждаюсь в жалости. Она выслушивала меня и продолжала работать — и оставалась далека, как звезда. Только через две недели и то по чистой случайности я сумел подобрать к ней ключик.

В тот день я решил бить на симпатию. Я заявил, что все бы ничего, что можно жить и в ссылке, вдали от дома и от друзей, но чего я положительно не способен вынести, так это унылого однообразия района поисков. Каждая его точка, мол, походит на любую другую, и на всем его протяжении нет ни одного живописного уголка. Что-то затеплилось в ней, и она взглянула на меня так, словно только что проснулась.
[1] [2] [3] [4]