Глава восьмая. Запретная планета (1)

Тревайз, обернувшись, с удивлением уставился на нее.

– О чем это ты? Ты же сама сказала.

– Я сказала, что на планете есть животная жизнь. Так оно и есть, но где это видано в Галактике, чтобы животная жизнь обязательно включала человека?

– Почему же ты не сказала этого сразу, когда обнаружила животных?

– Потому, что оттуда я не могла этого четко различить. Я могу отчетливо обнаружить явный всплеск животной нейроактивности, но никоим образом не могу при столь малой интенсивности отличить бабочку от человека.

– А сейчас?

– Сейчас мы гораздо ближе. Наверное, вы думали, что я уснула, но это не так, – если я спала, то совсем недолго. Я… как бы это сказать, вслушивалась изо всех сил в поисках какого-нибудь признака ментальной активности, достаточно сложной для того, чтобы означать присутствие разума.

– И ничего не услышала?

– Позволю себе предположить, – осторожно произнесла Блисс, – что, если я ничего не почувствовала на таком расстоянии, на планете не может находиться более нескольких тысяч человек. Подойдем поближе – скажу точнее.

– Ну… это меняет дело, – сказал Тревайз с некоторым смущением.

– Вот-вот, – тряхнула головой Блисс, выглядевшая сильно заспанной и раздраженной, – а потому ты можешь уже бросить всю эту ерунду – анализ излучения, выводы, дедукцию, и кто знает, чем еще ты мог заниматься. Мои геянские чувства сделали эту работу гораздо точнее. Думаю, ты понимаешь теперь, что я имею в виду, когда говорю, что лучше быть геянцем, чем изолятом.

Прежде чем ответить, Тревайз выждал, явно стараясь сдержаться. Заговорил он в вежливом, почти формальном тоне:

– Я благодарен тебе за информацию. Тем не менее, ты должна понимать, что, прибегая к сравнению, мысль о преимуществе усовершенствования моего обоняния была бы для меня незначительным мотивом, чтобы решиться отбросить мою человеческую природу и стать, скажем, гончим псом.

34

Запретная Планета лежала внизу, совсем близко. Корабль опустился ниже слоя облаков и проходил сквозь атмосферу. Планета выглядела забавно – казалось, она была побита молью.

Как и следовало ожидать, полярные области были покрыты льдом, но площадь обледенения была невелика. Встречались также не поражавшие размерами и высотой бесплодные горные районы с редкими пробелами глетчеров. Были тут и небольшие пустыни, довольно равномерно рассеянные по поверхности планеты.

И все-таки планета была по-своему красива, Берега крупных материков, которые были причудливо изрезаны заливами, белели пляжами, за полосами которых простирались широкие прибрежные низменности. Тянулись пояса тропических и умеренных лесов, окаймленные степями; и все же всё казалось каким-то потрепанным.

В лесных массивах то тут, то там виднелись проплешины, а область степей поражала скудностью растительности.

– Какая-то болезнь растений? – удивленно спросил Пелорат.

– Нет, – медленно проговорила Блисс. – Что-то похуже, чем болезнь. Более давнее и постоянное.

– Я видел разные планеты, – нахмурился Тревайз, – но ни одной похожей на эту.

– Я видела очень мало планет, – сказала Блисс, – но мне порукой опыт и мысленные возможности Геи. Перед нами то, что можно ожидать от планеты, с которой люди уже ушли.

– Почему? – спросил Тревайз.

– А ты возьми и подумай, – с сарказмом ответила Блисс, – Ни на одной из обитаемых планет нет истинного экологического равновесия. На Земле такое равновесие должно было существовать с самого начала, поскольку если именно на ней появились люди, то до их появления довольно долго не было ничего и никого, способного развивать технику и вызывать изменения окружающей среды.

В то время естественное равновесие – постоянно меняющееся, конечно, – должно было существовать. На всех иных обитаемых планетах люди тщательно переделывали среду на земной манер, насаждали растительную и животную жизнь. Но экосистемы, которые они создавали, не отличались равновесием. Они могли включать в себя лишь ограниченное число видов – только те, что были нужны людям, или те, что никак нельзя было не включить в экосистему…

– Знаешь, что это мне напомнило? – встрял Пелорат. – Прости, Блисс, что перебил, но сходство так поразительно, что я не могу устоять. Надо сказать тебе прямо сейчас, пока не забыл. Это древний миф о творении, на который я однажды наткнулся. Там говорится о зарождении жизни на одной планете, жизнь там состояла из ограниченного числа видов, точно так же, как ты сказала, – полезных или приятных для людей. А потом первые люди совершили какую-то глупость – Неважно, какую именно, дружочек, потому что эти старые мифы чаще всего символичны, и голова идет кругом, если их воспринимать буквально, – и почва планеты была проклята. «Thons also and thistles shall it forth to thee»[4], – так звучит это проклятие, хотя на древнегалактическом получается гораздо красивее. Вопрос, однако, в том, проклятие ли это было? Ведь то, чего люди не любят и не хотят, вроде колючек и чертополоха, может быть необходимо для сбалансирования экологии.

– Просто потрясающе, Пел, – улыбнулась Блисс, – у тебя в памяти есть легенды на все случаи. Легенды порой просто замечательны. Люди, переделывая планеты на свой вкус, забывают про колючки, чертополох, тому подобные вещи, а потом должны вновь трудиться, чтобы сохранить жизнь на планете. Это не саморегулирующийся организм, вроде Геи. Это скорее разнообразная коллекция изолятов, причем коллекция недостаточно разнообразная, чтобы сколь угодно долго поддерживать экологическое равновесие. Если руки исчезают, а с ними вместе исчезают их заботливые руки, картина жизни всей планеты неизбежно начинает рассыпаться. Планета пере-переделывает сама себя.

– Если все так и есть, – скептично проговорил Тревайз, – это может происходить слишком быстро. На этой планете, вероятно, людей нет уже двадцать тысяч лет, и все-таки большая ее часть выглядит довольно неплохо. 3 Псевдочетырехмерный куб. – Примеч. пер. 4 «Да родятся из нее для вас только тернии да чертополох» – Примеч. пер.
[1] [2] [3] [4]