Часть четвертая. Ванда Селдон (2)

– Ванда, – обратилась доктор к девочке, – тебя, кажется, так зовут?

– Да, мэм, – бойко кивнула Ванда.

– Ванда, я расскажу тебе, в чем заключается обследование. Скажи, ты правша?

– Да, мэм.

– Ну вот, значит, я на твоей левой руке сделаю кляксу – капну туда обезболивающее лекарство. Покажется, словно холодный ветерок подул. Вот и все. А потом я сниму с твоей руки кусочек кожи – совсем маленький. Тебе не будет больно, и кровь не потечет, и даже царапинки потом не останется. В конце я смажу это место дезинфицирующим средством. На все уйдет несколько минут. Ну как, не страшно?

– Ни капельки! – мотнула головой Ванда и протянула руку.

Когда процедура была закончена, доктор Энделецки сказала:

– Теперь я помещу материал под микроскоп, выберу клетку и запущу компьютеризированный генный анализатор. Он все исследует до последнего нуклеотида, но их там миллиарды. Так что на работу почти весь день уйдет. Нет, конечно, все автоматизировано, но я все равно буду сидеть рядом и следить за приборами. А вот вам это совершенно ни к чему.

Как только геном будет подготовлен, начнется самая длинная часть исследования. Если вы хотите, чтобы работа была проделана до конца, потребуется несколько недель. Именно поэтому процедура столь дорогостояща. Работа трудная и потребует много времени. Как только результаты будут у меня в руках, я вам сообщу.

Она отвернулась, словно дала понять, что посетители свободны, села и склонилась над сверкающим прибором, стоявшим перед ней на столе.

Селдон, немного помявшись, спросил:

– Не могли бы вы сразу сообщить мне, если обнаружите что-то не совсем обычное? То есть, если вы что-то найдете сразу, не ждите окончания исследования и меня не заставляйте ждать.

– Шансы обнаружить что-либо в первые часы совсем невелики, но обещаю вам, профессор Селдон, я с вами сразу свяжусь, если что.

Манелла взяла Ванду за руку и гордо вышла из кабинета. За ними следом поковылял Рейч. Селдон склонился к врачу и сказал:

– Это намного важнее, чем вы думаете, доктор Энделецки.

Доктор Энделецки кивнула.

– Какова бы ни была причина, я сделаю все, что смогу, профессор.

Селдон сжал губы, попрощался и вышел. Он был расстроен. С чего он взял, что через пять минут он будет знать ответ на мучивший его вопрос, он и сам не понимал. А теперь нужно было ждать несколько недель, а каков будет ответ – неизвестно.

Селдон скрипнул зубами. Будет ли его задуманное детище – Вторая Академия – когда-нибудь основана или так и останется недостижимым миражом?

7

Нервно улыбаясь, Гэри Селдон вошел в кабинет доктора Энделецки.

– Вы же сказали – пару недель. А уже целый месяц прошел, доктор.

Доктор Энделецки кивнула.

– Простите, профессор Селдон, но вы же хотели, чтобы все было сделано досконально, и я именно этим занималась все это время.

– Ну, – взволнованно спросил Селдон, – что же вы обнаружили?

Около ста дефективных генов.

– Что?! Дефективных генов? Вы шутите, доктор Энделецки?

– Я говорю совершенно серьезно. Что тут удивительного? Геномов, в которых не было бы как минимум сотни дефективных генов, просто не существует, а как правило, их гораздо больше. Сказать честно, все не так страшно, как звучит.

– Да, конечно, я же не специалист.

Доктор Энделецки вздохнула, поерзала на стуле.

– Вы ничего не знаете о генетике, профессор?

– Нет, не знаю. Человек не может знать все.

– Вы правы. Я, например, ничего не знаю об этой вашей… как же она называется? Ах да, о вашей психоистории. – Доктор Энделецки пожала плечами и продолжала: – Если бы вы взялись объяснять мне суть вашей науки, вам пришлось бы начать с азов, но даже в этом случае я бы вряд ли поняла вас. Ну так вот, что касается генетики…

– Да?

– Дефективный ген, как правило, ничего не значат. Существуют дефективные гены – настолько дефективные, настолько патологичные, что вызывают серьезные заболевания. Но это – большая редкость. Большинство дефективных генов просто-напросто работают плоховато, вроде разболтавшихся колес. Машина все равно едет – дрожит, правда, немного, но едет.

– Именно так обстоит дело с Вандой?

– Да. Более или менее. В конце концов, если бы все гены были в идеальном состоянии, мы все были бы как две капли воды похожи друг на друга и вели бы себя совершенно одинаково. Именно различия в генах делают людей разными.

– Но не ухудшается ли положение с возрастом?

– Да. С возрастом все мы чувствуем себя хуже. Я заметила, вы вошли, прихрамывая. Что с вами?

– Ревматизм… – смущенно пробормотал Селдон.

– Вы всю жизнь им страдаете?

– Нет, конечно.

– Ну так вот: кое-какие из ваших генов сильно разболтались с возрастом, и теперь вы хромаете.

– А что случится с Вандой, когда она повзрослеет?

– Не знаю. Я не умею предсказывать будущее, профессор. Похоже, это как раз ваша специальность. Но если бы я решила угадать, я бы сказала, что с Вандой ничего необыкновенного не случится, то есть ничего, кроме того, что она в свое время состарится.

– Вы уверены? – спросил Селдон.

– Вам придется поверить мне на слово. Вы хотели узнать о том, каков геном Ванды, и сильно рисковали – вы могли бы узнать вещи, о которых лучше не знать. Но я говорю вам, что, по моему мнению, ничего ужасного ей не грозит.

– Но эти, как вы говорите… разболтанные гены – их никак нельзя укрепить, зафиксировать?

– Нет. Во-первых, это было бы слишком дорого. Во-вторых, нет уверенности, что они сохранят зафиксированное состояние. И потом… люди против этого.

– Но почему?

– Потому что они вообще против науки. Вам это должно быть известно лучше, чем кому-либо, профессор. Боюсь, что после смерти Клеона – особенно после его смерти – ситуация стала такова, что все больше людей ударяется в мистицизм. Люди не верят в возможность медицинской фиксации генов. Они предпочитают лечиться у шарлатанов – наложением рук, заклинанием и тому подобными методами. Честно вам скажу, мне нелегко работать. Субсидии мизерные.

Селдон кивнул в знак согласия.

– Конечно, я вас очень хорошо понимаю. И психоистория объясняет причины такого положения, но, честно говоря, я не думал, что ситуация ухудшится столь быстро. Я слишком сильно был погружен в свою работу и не замечал, что творится вокруг. Вот уже тридцать лет, – сказал Селдон, глубоко вздохнув, – я смотрю, как медленно, но верно распадается Галактическая Империя, а теперь, когда она близка к параличу, я не вижу, как это вовремя предотвратить.

– Неужели вы пытаетесь это сделать? – изумленно вздернула брови доктор Энделецки.

– Да, пытаюсь.

– Желаю удачи… Насчет вашего ревматизма… Знаете, пятьдесят лет назад его можно было бы вылечить, а теперь, увы, это невозможно.

– Но почему?

– Аппаратуры, которая применялась для лечения, больше нет. Специалисты, занимавшиеся лечением этого заболевания, занимаются другими вещами. Медицина в упадке.

– Как и все остальное… – пробормотал Селдон. – Но давайте вернемся к Ванде. Понимаете, она кажется мне совершенно необычной девочкой, и ее мозг представляется мне непохожим на мозг других людей. Скажите, что говорят вам ее гены о ее мозге?

Доктор Энделецки откинулась на спинку стула.

– Профессор Селдон, известно ли вам, какое число генов принимает участие в обеспечении функции мозга?

– Нет.

– Тогда я напомню вам, что функция мозга – самый сложный аспект в функционировании всего организма человека. На самом деле, во всей Вселенной нет ничего более сложного, чем мозг человека. Следовательно, вы не должны удивляться, если я скажу вам, что в работе мозга принимают участие тысячи генов.

– Тысячи?

– Вот именно. Рассмотреть их все и обнаружить что-либо необычное попросту невозможно. Насчет Ванды я вам верю на слово. Пусть она необычная девочка с необычным мозгом, но ее гены мне об этом не говорят ни слова, кроме того, конечно, что мозг у нее в порядке.

– Скажите, вы могли бы найти других людей, чьи гены, обеспечивающие мыслительную функцию мозга, были бы такие же, как у Ванды?

– Сильно сомневаюсь. Даже если бы нашелся мозг, напоминающий мозг Ванды, различия в генах были бы колоссальны. Искать подобия – бесполезный труд. Но скажите, профессор, из-за чего вы думаете, что у Ванды такой необычный мозг?

– Простите, – покачал головой Селдон. – Но этого я вам сказать не могу.
[1] [2] [3] [4]