ГЛАВА ДЕВЯТАЯ (2)

Штрихи к роману «Грустный бэби»

1953

Боб Бимбо был настоящим негром из Абхазии, где в восемнадцатом веке неведомыми путями оказалось несколько сот его африканских предков. Звали его по-настоящему не Боб и не Бимбо, а Багратион Албар. Он говорил на жаргоне черноморских ресторанов, в котором преобладало звучное междометие «блабуду».

«Чувачки, блабуду, Бимбо — мое сценическое имя, блабуду, псевдоним. В солнечной Абхазии есть негритянский колхоз, я оттуда, мой друг Фазыл не даст соврать. Какая нелегкая занесла нас туда, блабуду, скрыто во мраке истории. Барухи в вашем городе, чувачки, однако, не очень гостеприимные, кинули мальчика без штанишек передком в сугроб. Нет сочувствия к угнетенным народам мира. В такой волнующий день выступаю не в лучшем виде. Тому, кто нальет хоть полстакана, блабуду, скажу „сенкью вери мяч“…

В «Красном подворье» между тем становилось все оживленнее. Появился известный в городе жуир Вадим Клякса. Далеко не все знали его как эмгэбэшного куратора злачных мест майора Щедрину. С благодушной улыбкой он поманил пальчиком Филимона. «Несколько слов лично с вами, Филя. Присядем».

Он отсел с Филимоном в сторону под картину Исаака Левитана «Над вечным покоем» с ее скорбной одухотворенностью. Почесывая длинным ногтем мизинца пробор набриолиненной прически, стал задавать вопросы: «Ну, как дела и университете, Филя? Хорошие ребята в группе? Держится еще у вас волейбольная команда? А как девчата? Вот эта черненькая твоя подружка Мила, не беременна еще? В Дом специалистов на танцы ходите?»

Лукич— Адрияныч принес майору одну за другой две большие рюмки коньяку, одну тактическую, другую стратегическую. Засим майор Щедрина шарахнул кулаком по столу и грозно выдохнул прямо в глаза Филе:

— Где прячешь оружие, свинья?

Обычно от таких вопросов пьяный народ трезвел. С Филимоном этого не случилось. В глазах у него прыгали три вишневеньких книжечки МГБ на фоне трех вариантов линий судьбы майора, то есть в том смысле, что Вадика Кляксы.

— Да че ты, Вадим, да кончай ты…

— Перед тобой не Вадим, а представитель органов пролетарской диктатуры! Я тебя могу расстрелять еще до утра! Сукин ты сын, неблагодарная тварь! Великого Сталина заблевали, не успел умереть! Кому родину предаешь, признавайся!

«Вот он, мой последний день рождения, — подумал пьяной головой Филимон. — Невольно хочется пройтись в грустном танго. Эх, чего-нибудь бы напоследок угарного, зыбкого, увядающего…»

Коммунальная жизнь нередко приводит к тому, что хорошие идеи одновременно зарождаются в четырех и более головах. Спиридон, Парамон и Евтихий уже танцевали. Нонна, Рита и Клара сдержанно извивались в объятиях мужской молодежи. Откуда же проистекала музыка, если музыканты в тоске по ушедшему гиганту еще не играли, а только лишь бесплатно употребляли фирменное варево солянку «Кр. подворье»? Музыка стекала с губ самих танцоров, сначала «Утомленное солнце», потом «Кампарсита», затем уже и нагловатая «Мамба итальяно».

Интересно, что число танцующих увеличивалось. К футуристам-мушкетерам присоединились как-то странно (неадекватно!) оживленные венгерские студенты, на которых ведомство Кляксы уже подготовило немалый материал. В вихре самодельной мамбы мелькал уже и отчаявшийся именинник со своей подружкой Милкой, известной в городе не только своей сногсшибательной попкой, но и парой туфель на каучуке в бродвейском стиле. Танцы напоследок. Хей, мамба, мамба итальяно!

«Что делать? Вызывать наряд? Дежурному по городу звонить? Еще одну стратегическую принять?» — такие мысли, будто вихрь демонов, пронеслись в ошеломленном созвании майора Щедрины. Вдруг к нему приблизился строиный и лиловатый, как поздняя сирень, юноша без наружных брюк. Внутренние брюки, иначе кальсоны, начинали уже оттаивать, и скопившаяся промеж ног сосулька готова была отвалиться. «Вы кто такой?» — гаркнул пораженный май-ор. «Я Багратион Албар, — признался беглый кавказский колхозник, — он же Боб Бимбо, жертва американского ра-сизма». — «Вы танцуете, молодой человек?»

1985

Но сообщению телевизионной программы «Интертейнмент тунайт» киноактриса Джейн Фонда сделала головокружительное признание журналу «Стар». Оказывается, она в течение последних двадцати (20!) лет страдала патологическим обжорством и для того, чтобы поддерживать то, чем сейчас восхищается все прогрессивное человечество, в пристойной форме, ей приходилось по нескольку раз в день возбуждать рвоту.

Джейн! На ГМР, который находился в приступе глубокого экзистенциализма, это сообщение произвело впечатление разорвавшегося патрона с горчичным газом. Начались метания со скрипом разладившихся суставов. Значит, и тогда, Джейн, в те времена, гудящие под ветром — они ведь тоже входят в зону вашего двадцатилетнего признания, — значит, и тогда, Джейн, вы по нескольку раз в день… блевали, дорогая?
[1] [2] [3]