2. Доступ к телу (1)

Нора впервые видела их вместе. Как вам это нравится, ребята пылают друг к другу симпатией! Когда они умудрились так подружиться? Она не знала, что за три года, истекших с начала их романа, Стенли и Алекс неоднократно встречались в Эл-Эй и проводили часы, обсуждая Данте, Рабле, Иосифа Флавия, Овидия, Римскую империю и маленькую Иудею с ее странной упорной борьбой против победоносных легионов; обсуждая также суть иудаизма – следует ли ему всегда быть таким суровым и отреченным от благ земных, как во времена Школы Йавне? – обсуждая также Иоанна Крестителя и омовения ранних ессеев…[151]

Называть ли нам и прочие темы их дискуссий, Теофил? Изволь, называем: Нью-Йорк как «новый Рим», с его ордами варваров, ежедневно штурмующих город сверхпотребления; Москва как «новый Рим» в социалистическом варианте, с его собственными варварами, жаждущими потреблять, но стоящими пока что в полуголодных очередях; закат империй и закат Земли как таковой – ведь не вечно же она будет существовать; время как ловушка для смертных и путешествия за пределами этой ловушки под влиянием некоторых субстанций; воздушное пространство – всегда ли будет у нас достаточно воздуха и смогут ли люди на внеземных колониях производить воздух и удерживать его вокруг себя; ветер, этот сказочный Божий дар, без которого не возникло бы лирической поэзии – стало быть, на внеземных колониях не будет поэзии? – парусный спорт – побьем ли мы в следующем сезоне проклятых австралийцев? советская одержимость спортом как манифестация комплекса неполноценности; русские евреи, которые помогли раздуть революцию 1917 года, чтобы стать ее самой желанной жертвой, – вот уж поистине иудейский способ творить историю! Пастернак, кто стал более русским, чем все русские, кто со своей «высокой болезнью» выразил тонкие эмоции русских по поводу их земли и родни, кто в отступничестве от веры отцов, как Иосиф Флавий, призывал к ассимиляции среди главного народа, за что и был всенародно высечен у столба? Тема этнической чистоты и смешанных браков – почему израильские ревнители чистоты так упорно настаивают на том, что евреем может быть только тот, у кого мать еврейка, – не рождает ли это какой-то глубокой двусмысленности, а также учитывая шумерское происхождение прародителя Авраама и всех ханаанцев, амаликетян, аммонитов, филистимлян, греков и римлян, среди которых так долго приходилось жить нашему народу, включая и матерей наших? По крови ли был избран наш народ или по вере в единого Господа? Единый Всемогущий Невидимый и Непроизносимый Бог непостижим для смертных, и не потому ли человечество во все времена старалось гуманизировать эту идею в виде сонма языческих богов, а потом в виде пророков и святых; человек – это жертвенный ягненок Вселенной, и, чтобы ободрить нас, Господь послал нам свое воплощение, Иисуса Христа, показывая, что Он с нами проходит через наши муки. Разве не Божье творение все эти человекоподобные образы языческой мифологии? Олимпийский сонм – это карнавальная поэзия, что помогает человеку держаться; монстры мифологии, как они прекрасны в контексте мирового амфитеатра, и что был бы Геракл без Лернейской гидры и Трехглавого Цербера; юмор и смех как ценнейшие Божественные дары человеческой расе, без которых мы все обречены были бы превратиться в мрачных саморазрушительных идиотов; секс, который как бы прямо адресуется к первородному греху, а между тем содержит в себе священные воспарения и утешения; вино, что было дано нам как еще одно священное утешение (шампанское «Клико»), однако загрязнено было Нечистым и стало проклятьем («Столичная» водка)… Что еще?

В этот момент мы остановимся чуть-чуть перевести дыхание. Литературный прием затянулся. Я пишу эти строки, сидя в комнате с видом на море, на вершине базальтового холма, в старой крепости Висбю, остров Готланд. Прямо перед этим холмом, подчеркнутый морским фоном, зиждется ярко-серый кафедральный собор Святой Марии с химерами и золоченым петухом на шпиле. Моя комната находится на уровне верхних окон собора, так что я вижу площадь и двери как бы с полета одной из гарпий. Черепичные крыши городка, уходя вниз, подбираются к морю, которое под садящимся светилом меняет свой цвет каждый раз, как я поднимаю голову от рукописи, – от тонких розовых акварелей до густого темного масла, на котором смелые мазки кисти разбросали паруса яхт. Ну вот вам и живопись, достаточная для десятиминутного перерыва: второе дыхание уже бороздит западные воды, и я продолжаю.

Они говорили не раз о неверном понимании России большинством американцев. Россия считается почему-то скучной страной. Вы симпатизируете нам, «бедным русским», однако сдерживаете зевоту. Вы даже не пытаетесь понять, как это сногсшибательно – быть русским! Так сказал один из них, и второй кивнул, согласившись.

Давай поговорим теперь о русском непонимании Америки. Вы к нам относитесь как к грубым, прагматичным, ковбойским личностям, лишенным каких-либо тонких чувств, а также смыслов ностальгии и трагедии. Так сказал один из них, и второй кивнул, согласившись.

Они говорили также о машинах, о лошадях, о собаках, о картах, о пьянках, о проститутках, с которыми были знакомы в разные периоды своей жизни, то есть они говорили как друзья.

В ходе этих разговоров, сильно напившись, пьянея все больше, чуть ли не в лоскуты, они переходили к теме взаимного уважения. Настоящие мужчины должны питать это чувство друг к другу без всяких затоваренных слов. Полностью без них. Никаких затоваренных слов вообще. Их надо перестрелять всех, эти затоваренные слова. Истребить, как тараканов. Сбросить их в Потомак, чтобы они не загрязняли наши напитки. Вместо затоваренных слов должен играть джаз. Договорившись до джаза, они плелись в «Блюз Эллей». Увидев пару кривоногих девчонок, они говорили об уродстве. Оно не может скрыть яркий свет изнутри. Нет, оно не скроет внутренней красоты. Девчонки тем временем писали меж мусорных баков, курили и смеялись, смеялись, смеялись.

Все сказанное выше не могло, однако, уничтожить некоторой цензуры в их разговорах. Две темы были табу, и они пришли к молчаливому соглашению не касаться их. Первой темой было устройство Алекса в Америке. Ничего не было легче для Стенли, чем помочь четвероюродному кузену обосноваться в новой стране с максимальным комфортом, или составить ему протекцию в кинематографических, скажем, кругах, или и то и другое. Увы, их дружба сложилась так, что он не пытался даже заикнуться на эту тему. «Эй, мэн, я вижу у тебя все в порядке», – иногда говорил он при встрече и замолкал, как бы оставляя некоторое дыхательное пространство для жалобы или хотя бы для тяжкого вздоха. И всякий раз Алекс отвечал: «Жалоб нет», – и они переходили к одному из перечисленных выше предметов.

Второй запретной темой была Нора. Несмотря на свое необычное для миллиардера поведение, Стенли все-таки был миллиардером, а эти люди всегда хотят знать все, что происходит в их ближайшем окружении, не говоря уже о любовных делишках их дочерей. Нечего и говорить о том, что он почти с самого начала знал об их романе, однако никогда не обмолвился ни словом на эту тему. Он не спрашивал Алекса, почему тот так зачастил в Вашингтон, как будто ничего не было странного в том, что калифорнийский парковщик навещает столицу нации по меньшей мере дважды в месяц. Молчал он и о том, что Нора рассказала ему о своем чувстве. Только недавно, уже из госпиталя, он позвонил Алексу на новую вашингтонскую квартиру и таким образом как бы легализовал «тему Норы». Приближающаяся хирургия иногда помогает устранить неловкость в ваших отношениях с друзьями.

Так или иначе, они вошли в его палату, стройные, забавные, небрежно одетые, сияющие любовью и юмором.

– Послушай, мой брат, Король Шутов, почему бы тебе не жениться на этой принцессе, твоей пятиюродной племяннице? – вдруг неожиданно для самого себя громогласно спросил Стенли. Не меньше минуты они сидели с открытыми ртами, потом разразились хохотом. – Уверен, что вы оба думали об этом, гады, только не решались высказаться громко и отчетливо, – продолжил Стенли, наслаждаясь их смущением.

– Какая интересная, поистине гомерическая идея! – произнес Алекс.

– Поистине гомерическая, ты сказал? – спросил Стенли со смаком.

– Да, сэр, поистине гомерическая.

Вмешалась Нора:

– Прошу прощения, джентльмены, но вы, кажется, собираетесь выдать замуж замужнюю женщину? – Она сидела с чопорным, если не пуританским, выражением лица.

Царственная длань отца сделала отвергающий жест:

– Чем скорее ты отправишь в путь своего финикийца, тем лучше. Мы, евреи, тем более Корбахи, должны держаться друг друга.

– Мудрость говорит вашими устами, Ваше Величество! – сказал Алекс.

– Что может быть естественнее брака между дядей и племянницей? Мудрость, достойная Иегуды Ха-Нози, главы Синедриона! – Нора уже превратилась из пуританки в светскую даму времен «Как важно быть Эрнестом». – Боюсь, что мы проглядели один момент в наших разговорах о новой счастливой семье. Жених, мне кажется, тоже слегка женат, не так ли?

Алекс похлопал себя по лбу.

– Благодарю вас за это напоминание, сударыня. Я слышал, что моя законная супруга Анисья вышла замуж за гаитянского принца. Сейчас они живут на роскошной вилле в Порт-о-Пренсе.

– Им можно позавидовать, – вздохнула Нора.

– Я надеюсь, они не пьют городскую воду в Порт-о-Пренсе? – озабоченно спросил Стенли.

– Насколько я помню, она никогда не пила городской воды, – сказал Алекс невинно.

– О’кей, даже в контексте «холодной войны» ваши супружества ничего не значат, ребята, – сказал супер-Корб. – Давайте поговорим о практических вопросах.

– Это о нашем браке, Сашка, – пояснила неисправимая Нора.

– Я понял! – гаркнул Алекс в ответ.

– Довольно юмора! Хватит иронии! – сердито вскричал Стенли. – Юмор и ирония – это разврат ума. Ум должен быть серьезным, как мне недавно объяснили. Итак, поговорим о деле.

Прежде всего, почему я заинтересован в вашем браке и почему я хочу, чтобы это случилось как можно быстрее. Вы знаете, что американские и русские Корбахи были зачаты путем оплодотворения одного яйца Двойры двумя сперматозоидами Гедали. Мы должны были быть одним кланом, однако русская революция как мини-Апокалипсис разметала всех и воздвигла непреодолимый хребет между нами. Вы меня слушаете, ребята? Перестаньте хихикать! Теперь у нас появился уникальный шанс преодолеть этот хребет, избавиться от последствий катастрофы и неортодоксальным путем создать новую метафизическую общность. Метафизическая общность, вот что меня занимает в вашем случае.

Вы не очень-то молоды, мягко говоря. Алексу сорок семь, хотя он выглядит на тридцать семь, Хеджи тридцать семь, хотя ты выглядишь на пятнадцать лет моложе. Нет, Хеджи, не на двадцать, а точно на пятнадцать! Вы любите друг друга и, как я понимаю, любите трахаться друг с другом, так что, если вы однажды прекратите пользоваться пилюлями и резинками, вы сможете зачать и родить симпатичного нового Корбаха, как бы исправив историческую несправедливость.

Теперь некоторые практические вопросы, которые я должен поднять как финансовый магнат, или, по выражению Сашиных соотечественников, акула Уолл-стрита. Я знаю, что вы плюете на омерзительное богатство вашего папы и будущего тестя. Вы независимы, это так! Миссис Мансур вряд ли потратила один ливанский фунт из почти неограниченных богатств своего мужа. У нее свой собственный стабильный доход, состоящий из профессорского жалованья в Юниверсити Пинкертон и солидных потиражных за ее книгу «Гигиена древних», где расписание ванных процедур Клеопатры повергает в трепет наш просвещенный народ.
[1] [2] [3] [4]