1. Серебро Очичорнии

1. Серебро Очичорнии

Ну, вот и докатились до штата Очичорния, что вклинился своими обширными угодьями в карту Америки, потеснив Калифорнию, Орегон и Неваду. Начинается разгул авторского произвола, скажет утомленный читатель, и ошибется. Тут у нас полифония вовсю гуляет, персонажи дуют всяк в свою дуду, какие уж тут авторские произволы. Даже сам штат Очичорния появился у нас совсем случайно – в связи с прокручиванием старой пластинки Луиса Армстронга в джук-боксе[255] «Международного Дома Блинов»: старый «Сачмо» упорно рифмовал «Очи чорные» с Калифорнией. Мы и опомниться не успели, а новая земля уже претендует на полноправное участие в союзе штатов, уже, видите ли, гордится своими просторами и столицей Лас-Пегасом; в общем, нравится – не нравится, стала литературной реальностью в данный закатный час под потрясающими небесами пустыни с контурами деревьев-джошуа и пробегающими силуэтами страусов.

Что за странное существо этот страус, не сравнишь его ни с орлом, ни с лошадью, да и откуда он тут взялся в таком количестве? Впрочем, об этом позднее. Пока что скажем лишь, что мощные, хоть и бессмысленные, марш-аллюры этих существ придавали закатной пустыне какой-то древний вид, хоть и видны были на горизонте стеклянные верхи города Лас-Пегас.

А вот и еще одна странность, диковинный экипаж, что сворачивает с обычной американской столбовой дороги на узкую проселочную, ведущую к призрачному Свиствилу, городу заброшенных серебряных рудников. Некогда бурлил этот Свиствил, но потом заглох, поскольку серебро иссякло. Сотню лет пролежал в забвении, а потом опять забурлил туристами и снова заглох, поскольку иссяк туристический интерес к такого рода курьезам. Массовая утонченность ныне распространилась среди публики, ей теперь Вермеера или Вивальди подавай, бородатые полубандиты с пистолетами приелись. Странный экипаж, однако, упорно катил к пустому городку. Был он сварен из двух мало похожих друг на друга автомобилей. Передняя часть представляла собой лимузин «кадиллак», а задняя – кузовок «форда-эксплорера» с террасой вместо крыши. Странная колымага, ей-ей, остается только гадать, по заказу так сделали или по ошибке.

Теперь об экипаже данного экипажа. За рулем сидел Тихомир Буревятников. Без ритуального головного убора и с отцепленными крыльями он выглядел в этот час как обыкновенный американский гражданин, лишь немного уклоняющийся от уголовной ответственности. Рядом с ним на широком сиденье рядком располагались два его друга, Умник и Дурак. У одного уши были, как всегда, на макушке, у другого висели лопухами. Как он хорош, этот Буревятников, думал Дурак. Только ему отдам пальму первенства среди людей и птиц! Жаль, что не всегда благоразумен наш красавец, думал Умник. Вчерашний взрыв ворот страусовой фермы мог стоить нам с Дураком наших хвостов, а сам Тих мог лишиться всего, что закопал в разных местах.

В задней части экипажа, то есть на террасе, еще два пассажира играли в шахматы. Здесь было довольно уютно. Среди слегка подгнившего буревятниковского скарба светился большой телевизор. Своими мелькающими красками он как бы отражал закат, если тут не было обратного эффекта. Время от времени по экрану, словно Тамерланы, проносились бритоголовые баскетболисты NBA.

Шахматисты были не похожи друг на друга, хоть и состояли в родстве. Один был сверхчеловеческого размера, другой – в самый раз. Один нес на голове преогромнейшую растительность библейского пророка, другой по части макушки был полностью гол, но не на тамерлановский манер, а скорее на вольтеровский. Ну что там словоблудничать: это были Стенли и Алекс Корбахи.

– Ну, сдавайся, кузен, – сказал Стенли.

– Не могу, – ответил Алекс. – Хотел бы, да не могу. У нас, у русских, разваливается страна, но остается психология победителей. Вот тебе история из эмигрантской жизни. Приехал один дантист, не из тех, что, как я, по Данте, а нормальный, по зубам. Ему захотелось получить Нобелевскую премию по стоматологии. Позвольте, ему говорят, такой пока что нет в природе. А он, знаешь, из тех евреев, о которых родственники всю жизнь говорят: «Наш Моня – гениал!» Не может парень примириться с отсутствием приза, лезет по зубам все выше и выше, добрался до королей.

– Не удивлюсь, если получил, – сказал Стенли.

– Нет, не получил, но каков русско-еврейский характер!

Когда они прибыли в Свиствил, закат уже почти погас. По ночам здесь, несмотря на отсутствие в горе серебра, в небе разливается странноватое серебристое свечение. Над чепухой городка царит черная дыра шахты, в которую когда-то возили туристов. Поставив экипаж возле заколоченной почты, наши герои пошли по улице в поисках дома, где можно было бы заночевать. Ни души не было вокруг, даже кошки давно разбежались. На заброшенной бензоколонке «Ситгоу» единственным слегка живым предметом казался таксофон. По непонятной ему самому причине Алекс замедлил шаги перед этим аппаратом. Сколько лет уже в эту щель не падало ни одной монеты, подумал он. Смешно будет, если он сейчас зазвонит. Он зазвонил. Порывы пустынного ветра поднимали вокруг самумчики мусора. Алекс снял трубку.

– Простите, пожалуйста, – произнес женский голос. – Это звонок из Израиля. Мне почему-то пришел в голову этот номер с кодом района, о котором я, признаться, ничего раньше не слышала. Скажите, нет ли там поблизости человека по имени Алекс Корбах?

– Нора, – прошептал он. – Значит, это о тебе пела тут несколько часов подряд пустыня. Ты все та же? Все так же под ветром летят твои еврейские волосы, все так же подрагивают твои шведские губы?

– Дело не в этом, Саша, – сказала она. – Дело в том, что я нашла в раскопке нашего общего пращура. Он был запечатан в естественном саркофаге из окаменевшего меда. Тебе и Стенли необходимо его увидеть, пока на него не наложил лапу государственный музей.

– Завтра мы вылетаем, – пообещал он. – Мне так хочется увидеть тебя и нашего сына!

Она, звонившая из таксофона на тель-авивской набережной, в смятении чувств повесила трубку. Он в смятении чувств быстро пошел по призрачной улице мимо пустого банка, в котором чучела ковбоев-бандитов имитировали для туристов еще недавно столь любимый миллионами акт «холд-апа».[256]

Стенли с Умником и Дураком сидели вместе на плоской поверхности скалы. На краю между тем Тих расправлял крылья и топорщил плюмаж.

– Я император птиц! – восклицал он. – Князь Алконост, хан Гамаюн, непокоренный Буревятник! – Под скалой топталась его аудитория, десятка три африканских страусов. Еще столько же неслось на сходку с разных сторон по твердой поверхности солончакового озера.

Теперь пришло время рассказать, откуда взялись могученогие нелетающие птицы на территории штата Очичорния, фауна которого никогда подобных существ не видала. Иной нерадивый читатель отмахнется: все это-де вымыслы автора, изрядно уже обалдевшего к концу своей истории о двух кузенах. И снова ошибется такой читатель: страусиные загадка и отгадка кроются, как всегда, в том, в чем кроются все загадки и отгадки нашего общества, – в деньгах. В конце прошлого десятилетия нашлись предприниматели, что решили превратить африканского обитателя зоопарков в солидную часть американского домашнего скота. По последнему слову техники оборудованы были фермы с инкубаторами, и начался большой бизнес.

– Эти сволочи перерабатывают гордую птицу до последнего кубика внутренностей и квадратика поверхностей, – горячился Тих Буревятников над полугаллоном «Смирновской». – Перья, кости, роговидные части – все идет в дело! Даже кишки на что-то натягиваются. Все жидкости страуса сгущаются в таблетки. Как для чего? Афродизиаки для ебли! А самое главное, конечно, мясо на гамбургеры. Нечто среднее, говорят, между курятиной и телятиной. Таким образом, мальчики, даю честное комсомольское слово, вся птица до нуля технологически перерабатывается на доллары. Да ведь это же Освенцим, братва! Это же ГУЛАГ нашей демократии!

Еще в самом начале своей трансформации в птицу Тих зарегистрировал у клерка графства Бердлэнд штата Очичорния общество под название «Свободные Птицы Запада» (Free Birds of the Occident). Учитывая особенности английского языка, первое слово могло считаться и глаголом и прилагательным, то есть могло нести и гордую заявку на существование, и горячий призыв к освобождению пернатых. Вторым членом СПЗ стал Стенли Франклин Корбах, о котором теперь всегда можно было сказать фразу из классического кино: «Он знал лучшие времена». Третьим членом вскорости оказался наш любезнейший Александр Яковлевич, решивший после крушения всех своих начинаний, что лучшего Фортуна ему не могла подкинуть.

Вы, конечно, еще не птицы, братва, сказал им как-то Тих. Ну хоть на этом спасибо, сказал Саша, забрасывая на крышу фургона свой некогда элегантный чемодан. Любопытно отметить, что после провала начинаний все его великолепные вещи очень быстро деградировали до уровня обычного бродяжьего скарба. Спешу все-таки вас обнадежить, сказал Тих. У вас у обоих, судя по всему, есть шансы присоединиться к нашему сословию. Настанет день, когда я вам подарю по комплекту крыльев, посвящу в птицы и мы улетим. К берегам Изначального Замысла? – поинтересовался Стенли. Как ты догадался, Стен, изумился Тих. Вот именно туда, к тем блаженным берегам. Но прежде мы должны освободить наших братьев и сестер из концлагерей штата Очичорния.

Как и все борцы за свободу, они не знали лучшего средства, чем взрывчатка. В течение семи серебристых ночей семь взрывов проделали семь дыр в ограждениях семи страусовых ферм. Страусы, увидев неогражденные пространства пустыни Кулихунари, устремились на волю. В ход пошла метафизика свободы, господа. Уже несколько поколений этих созданий были до последнего кубика переработаны штатом Очичорния, нынешнее поколение выказывало все признаки домашнего скота, то есть бессмысленно топталось на огороженных плацах, совокуплялось, выгружало из внутренностей созревшие яйца, охотно двигалось к загонам на бойню, и вдруг вся традиция рухнула в одночасье; население лагерей ринулось в открывшиеся дыры, и привычки рабства были мигом забыты. Страусы понеслись, мощно работая далеко еще не атрофированными конечностями, бессмысленные, как всегда, но вдохновленные пространством.

Тих Буревятников каждую ночь собирал освобожденный народ на свои выступления. Многих бегунов привлекали его трубные призывы, клекоты и пересвисты. Иной раз собиралось не менее сотни существ. Он называл их представителями с мест. Так и сейчас он обратился к страусам с речью: «Птицы, вольные дети эфира! – Он как-то упустил, что такое обращение не очень-то уместно по отношению к нелетающим пернатым. – Никогда больше не позволим жадным гуманоидам перерабывать нас на утилитарные субстанции! Да здравствует воздушный океан!» С этими словами он расправил крылья и сиганул в этот самый океан.

– Ты его давно знаешь? – спросил Стенли.

– Дюжину лет, не меньше, – ответил Александр. – Он, правда, утверждает, что еще раньше курировал наш театр по линии ЦК ВЛКСМ, но этого я не помню.

– А он неплохо планирует, – заметил Стенли. – Не удивлюсь, если в конце концов научится и взлетать.
[1] [2] [3]