(1)
[1] [2] [3] [4]Бродит Стас Ваксино,
Забуревший классик.
В мире нет вакансий
Для таких колоссов.
За окном халява, потная тусовка,
У дверей легавый, блядь в своей спецовке.
Гангстер комсомольский, паразит гэбэшный,
Лапы в страшных кольцах, камушки-орешки
Патриоты ражие, либерал — замызган,
Общество куражится в позах модернизма.
Родина! Старушки! Бабушки и тети!
Cтac, ты здесь нерусский, неавторитетен.
*
Перу Дальгорду
Копенгаген. Издательство «Гюльдендаль».
Направляюсь за авансом по следам Кьеркегора.
Все здесь мило душе: позолота, эмаль,
По которым порою грущу, словно грек по простору.
Есть соблазн поселиться среди малого языка,
Средь аптекарей и ювелиров усатых,
Отказаться от выгод татарского ясака,
Шепелявого, с треском коры, говорка бесноватых.
Получив гонорар, на канал выходил Кьеркегор.
Он телесную немощь свою весьма гордо наследовал
Заходил в кабачок, сам себе бормотал под кагор:
«Бомба, чу, взорвалась, и пожарище следует».
Королевство датчан, социально-задумчивый рай.
Вьют грачи вдоль Ютландии вечные гнезда.
Если скажут народу сему: «Свой удел выбирай!» —
Он нашьет на свои пиджаки те же желтые звезды.
*
IV
О ней мечтал он наяву
Со школьной парты.
Глазища круглые совы
У Клеопатры.
Вставай, взлетай к нам из глубин,
Яви нам грезу!
Просил в просторах голубых
Плывущий Цезарь.
Гони змею, молил школяр,
Беги из ванны!
Но слышны скрипы корабля
Октавиана.
Весь смысл змеи, как ни моли,
В укусе спрятан.
Об этом знают муравьи
И кесарята.
Изиды вечная звезда
Горит над школой.
Гудят в округе поезда
Трубой Эола.
Город мудрецов
В сумерках снег освещает усы и плащи,
Два охотника-хищника вместе идут, Ортега и Гассет.
В ягдташе у них заяц несчастный предсмертно пищит.
Бог приходит на помощь к нему и предсмертие гасит.
Освещает дома отражением снега каток.
Дети свищут вокруг, отвязав притяжения грузик.
Вместе с ними скользит городской полицейский Платон,
Да откалывают фортеля
Школьные учителя
Даррида и Маркузе.
В кабачке запашок — описать не могу!
Приготовлен для вечера вкусный соус.
Обещал усладить нас бразильским рагу
Кулинар по фамилии Леви-Страус.
Аквавит принесут, и духовно мы с ним воспарим.
Под зайчатину с перцем воспарим мы телесно.
Старый Кант запоет ни о чем, словно в доме Пурим,
И запляшут вокруг огонька молодые кантессы.
*
Миф и быль
Телесный ствол, сказал Бердяев,
Ты не отринешь поспеша:
Ведь среди жил его бордовых
В нем вояжирует душа.
Творя загадку без отгадки,
Она ушла из мифа в быль,
Ест с нами пудинг кисло-сладкий,
И шашлыка кошмарец плотский,
И в сале сваренные клецки
И валится в автомобиль.
Поэт и рыцарь, строгий Данте,
Спустился в прорву, не дыша,
И встретил плоти мастодонтов,
В которых ограждала душа.
Спасутся все, сказал Спаситель.
Но кто ответит за немых,
Преступных, не прошедших сито,
Оставшихся для вечных мук?
*
Из «Ожога»
Оттепель, март, шестьдесят третий.
Сборище гадов за стенкой Кремля.
Там, где гуляли опричников плети,
Ныне хрущевские речи гремят.
Всех в порошок! Распаляется боров.
Мы вам устроим второй Будапешт!
В хрюканье, в визге заходится свора
Русских избранников, подлых невежд.
Вот мы выходим: четыре Андрея,
Пятеро Васек, бредем из Кремля.
Видим: несется дружина, дурея,
С дикими криками: «Взять ее, бля!»
Сворой загнали беглицу-цыганку.
Грязь по колено. Машины гудят.
Ржут прототипы подонков цековских
С партобилетами на грудях.
*
Сезон 67-го
Мой Крым, плебейские гнездовья!
Шкафы, чуланы — все внаём,
Но по ночам пророчат совы,
Что приближается самум.
Иду от Маши, даль светлеет.
Гора — как Феникс над золой.
Там в складке каменной алеет
Шиповника розарий злой.
Скалы прибрежной дикий камень
Набычился, как царь-бизон.
Вдруг пролетело скрипок пламя,
Как будто выдохнул Бизе.
С утра мещанство варит яйца,
Но возникает смел, усат
В потоке бурных вариаций
Неисправимый Сарасат!
*
Толстой
Витают сонмы произволов
Над поприщем угарных войн.
На бал в поместье Радзивиллов
Плывет блистательный конвой.
Спешит Сперанский обустроить
Гуманнейший абсолютизм.
Плывут полки, за роем рои,
Как будто в бездну мы летим.
Елена выпьет яд кураре,
Шепнет: мон шер, прости, спешу.
Отрезанной ноге Курагин
Промолвит: больше не спляшу.
Василий-князь повяжет галстук
И вдруг поймет: для светских врак
Один лишь дурачок остался
Да новая звезда на фрак.
Терзает пневмония старца,
В бреду он видит строк развал.
Хаджи-Мурат, герой татарский, —
Его последний произвол.
*
«Бродячая собака»
Серебряный поток, обилие луны.
Печаль всегда светла. Уныния агентам
Тут протрубят «О нет!», как в Африке слоны
Трубят, зайдя по грудь в живительный аргентум.
Из всех собак одну облюбовал народ,
Поэт и журналист, комедиантов племя…
Пускай жандарм ворчит: «Уродливый нарост»,
Ведь не ему вздувать сценическое пламя.
Надменный трубадур, сюда явился Блок.
Глаза его пусты. Он думает о Данте.
Пришла пора плясать для карнавальных блох,
Лишь мимолетный жест вы этим блохам дайте.
MySQL: 0.0112 s, 10 request(s), PHP: 0.0824 s, total: 0.0935 s, document retrieved
from database.
