Десять лет спустя (2)
[1] [2] [3] [4]— А вы кто будете, мистер? — спросили мы его.
— Ха-ха-ха, — был ответ. — Не узнаете? Ничего, скоро узнаете! Чехова тоже никто не узнавал! Островского принимали за купца! Шекспир до сих пор у черни под сомнением! Скоро все узнают!
Возле «Нью-Йорк Шератона» пассажир выскочил из такси, забыв, разумеется, заплатить, а впрочем, возможно, у него и не было таких намерений.
— По-моему, это драматург Жестянко, лауреат премии имени Ленинского Комсомола, — предположил Яков Израилевич. — В прошлом году он дефектнул из делегации в Риме. В следующий раз, жуй моржовый, так от меня не выскочит.
Нам здорово повезло, едва мы швартанулись, заджэмило по-страшному: возле отеля вся Седьмая была запружена автомобилями.
В толпе преобладали довольно дикие взгляды и косые рты. Высокий серокожий нищий подъехал на роликах к вазе с робким растением, вытащил свое хозяйство и помочился, да здравствует свобода! Из окон полуподвального ресторанчика доносился голос певицы, напомнивший мне мою краснодарскую маму. «Частица черта в нас заключена подчас», — пела певица. Глухо, не в такт, забивая бессмертную арию, стучал барабан.
Поступило предложение предварительно выпить. Предложение принято. Мы спустились в заведение по ступеням, оставляющим желать много лучшего.
Во всех американских ресторанах темень, хоть спать ложись, специально создается такая романтическая атмосфера, в этом ресторанчике было на два градуса темнее, чем во всех. Стоя у бара, мы смотрели на тоненькую в фосфоресцирующем платье певицу. Она напомнила мне мою мать. Я подошел ближе и понял, что не ошибся, передо мной Мария Велосипедова, Заслуженная артистка Адыгейской автономной области.
— Мама, — сказал я.
— Мальчик мой, — шепнула она в ответ, — ты так плохо выглядишь, не называй меня мамой. Я вышла замуж, — она показала на барабанщика. — Это Ясир. Умница, бывший министр, беженец из Республики Сомали и, между прочим, чудесно говорит по-русски, поэтому тише, ревнив, как, ха-ха-ха, ха-ха-ха, как Отелло. друг мой.
Мы вышли из ресторана и направились прямо к отелю.
— Ю готта хэв а рашен тим ин юр хотел, донт ю?[18] — спросили мы у довольно монументального швейцара, напоминающего и внешностью, и осанкой нашего кадровика из НИИ автодорожной промышленности.
— You'd better ask a cop about that folks,[19] — посоветовал этот товарищ.
Мы повторили свой вопрос устало улыбающемуся полицейскому.
— You, guys, are interested in getting information about those Russians, aren't you? I read you right? Hold on a bit[20], — сказал коп и зашептал что-то в свой уоки-токи.
— Да ведь это же лейтенант Горчаков со стадиона «Динамо»! — прямо ахнул Протуберанц. — Мальчики, посмотрите, это же тот дежурный, у которого я лотерейный билет купил во время войны Иом Кипур. Гадом буду, это он!
Хорошее плотное лицо и в самом деле обеспечивало этому копу сходство с советским лейтенантом Горчаковым.
— Ю мает би льютинант Горчаков, олд чап?[21] — спросил копа майор Орландо и профессионально заглянул тому в лицо.
— Sorry, my name is Bob MacGarret, sir,[22] — не без обаяния улыбнулся блюститель порядка и продолжил перешептывание со своими коллегами: — Six or nine, Jack, anyway, no less, than five, no more than ten, I swear…[23]
Мне показалось, что это он нас считает по головам, но никак сосчитать правильно не может; такая толкучка была перед входом в отель, что немудрено и ошибиться.
— Jewish toughs? Did I figure you out? — спросил коп майора Орландо. — Gonna pick on those Russians?[24]
— Какой я тебе на фер джуиш, — в свою очередь улыбнулся Густавчик. — Ты же знаешь, Володя, я чистый испанец. В общем, кончай выгребаться и признавайся. Таких совпадений в природе не бывает, чтобы на одно лицо и оба в полиции.
— Six,[25] — наконец уверенно сказал в свою ходилку-говорилку мистер Мак-Гаррит.
Одного он явно недосчитался, может быть, потому, что я стоял чуть в стороне и в разговор не вмешивался.
В это время прямо у меня за спиной заговорили по-русски: из отеля вышла советская делегация в полном составе. Генерал Опекун продолжал нечто свое:
— …а насчет ихнего сельского хозяйства я вот что скажу. Это верно, поля у них ровные, зеленые, однако сильная расовая эксплуатация там процветает. Я лично видел своими глазами — два пожилых негра мотыгами машут, а белый мальчишка, сопляк, в электрической колясочке раскатывает…
— Да это гольф, Григорий Михайлович, — взвыл тут, схватившись за голову, дизайнер Олег. — Гольф это, гольф, гольф, г-о-о-о-льф…
Никто из них нас не заметил, все как-то скользили будто бы невидящими взглядами по кишащей разномастными и разнокалиберными людьми Седьмой авеню, одна лишь только Ханук слегка подавала признаки женской жизни, осторожно поглаживая самое себя по бедру.
— Хочу вас предупредить, товарищи писатели, — сказал глава делегации Гжатский. — Есть сведения, что здесь на нас постарается выйти перебежчик Жестянке.
В тот же момент некто в белом на другой стороне Седьмой замахал белой шляпой и завопил:
— Олег! Олег!
Дизайнер Олег тут же рванулся. Булыжник Альфредка Феляев схватил его за талию:
— Олег, ты куда?
— На кудыкину гору! — заорал дизайнер и в хорошем стиле вырвался из партийных объятий.
Его загранпиджак с двумя разрезами замелькал меж ползущих машин. Мгновение, и они сплелись с перебежчиком Жестянко, еще мгновение — и затерялись в толпе.
На моих глазах продолжала развиваться сцена, совершенно исключительная по отсутствию смысла. Советская делегация распадалась на глазах. Видимо, ее охватил тот пожар отчаяния и надежды, который иногда и приводит к крушению имперских систем, который, собственно говоря, и их собственную партию привел к власти.
Хуже всех, видимо, было Альфреду Потаповичу. У витрины магазина радиотоваров корчило его подобие родовых мук.
— Кудыкину? Кудыкину? Кудыкину? — конвульсивно повторял он.
Но никто на него уже не обращал внимания, ей-ей, лучше таким товарищам самим не ездить в загранкомандировки.
Женька Гжатский вычитывал по складам из записной книжицы:
— Аи эм совиет спай, аи рикуэст фор политикал эсай-лам…[26]
Генерал Опекун продирался сквозь толпу к монументальному швейцару грстиницы и делал ему по мере продирания все более оптимистические и многообещающие жесты.
Ханук— Дэльвара, конечно, уже хохотала, окруженная группой пилотов компании «Сауди эрлайнз».
Классики Бочкин и Чайкин, делая вид, что все это не имеет к ним. настоящим писателям, никакого отношения, взволнованно, словно после сорокалетней разлуки, беседовали друг с другом. В их сбивчивой речи мелькали слова «Солженицын». «Государственная Дума», «до каких пор»…
В это время для полного уже восторга подъехал полицейский фургон, и несколько копов. все улыбающиеся, стали в него заталкивать наш фолкс, Сашу Калашникова, Яшу Протуберанца, Борю Морозко. Саню Пешко-Пешковского, Спартачка и Густавчика. Лейтенант Горчаков, он же Мак-Гаррит. считал всю компанию по головам:
— One. two. three, four. five, six.» that's it![27]