I (2)

Наряду с неудачами в области теории познания – внутри программы унификации различных дисциплин естествознания, выдвинутых на кибернетический «метауровень», – кибернетику постигло фиаско и на других направлениях. Относительно многие исследователи считают, что понятие информации Шеннона как бы зависло в пустоте или же осталось «недоработанным», причем надлежит стремиться к синтезу: так объединить это понятие с другими, производными от физики, mutatis mutandis [39], как теория относительности объединила категории времени и пространства в четырехмерный континуум; боюсь, что это представление по природе своей ошибочно и вводит в заблуждение, поскольку в этой области коротко, просто, ясно, конкретно и при этом точно, то есть имея возможность измерения, ничего сделать не удастся. Это совсем не означает, что я пессимист по отношению к будущему кибернетики, я просто не верю в то, что какое-нибудь терминологическое или концептуальное изобретение, какая-нибудь там революция в области понятий могут способствовать радикальному перелому, сделать кибернетику многосторонне результативной гностически – и тем самым с лихвой отдать долги, каких она понаделала, провозглашая амбициозные лозунги и программы у истоков своего возникновения.

Фиаско в других областях – более практического свойства: крах надежд создания «усилителя интеллекта», машины для перевода, машины, имитирующей, в конце концов (хотя бы только в сфере лингвистики), человека (это была программа Тьюринга) – связано, я думаю, с теми не предвиденными вначале трудностями, с какими столкнулась теория автоматов – или, если говорить менее возвышенно, попросту компьютерная техника. Крах надежд был обусловлен тем, что компьютерное программирование сталкивается с трудностями непредвиденными и вообще не существовавшими по мере того, как необходимые программы становятся все более сложными. И не столько объем машинной памяти, не столько общее направление развития – согласно оппозиции «цифровая машина параллельного действия» versus «машина последовательного действия», не столько другие аспекты технических характеристик сильнее всего ограничивают достижения в этой области – сколько сама проблема написания программ, поскольку именно эту проблему должно бы сделать частью физически интерпретированной теории алгоритмов, а до этого, к сожалению, очень далеко, и на этом пути громоздятся трудности поистине ужасающие. Коротко говоря – то есть говоря безапелляционно и упрощая, – оптимизм первых кибернетиков основывался на обычно не высказываемом explicite мнении, что интеллектуальная деятельность может быть автоматизирована путем замены умственных процессов типа поиска уже на ранней стадии бессмысленными процедурами с помощью ввода соответствующих алгоритмов. Мы признаем, что так откровенно этот проект никто не формулировал. Однако чем является поиск оптимальной программы шахматной игры, если не попыткой составления – методом очередных прикидок, проб и ошибок – функциональной аппроксимации алгоритма шахмат, который до сих пор невозможно составить чисто математически? Должны были возникнуть и программы, способные к самообучению... но, наверное, тоже благодаря тому, что их обучением управлял бы соответствующий алгоритм. А чем иным должен был бы быть регулирующий селектор в усилителе интеллекта Эшби, если не фильтром с алгоритмической характеристикой? Каждый раз дело заключалось в представлении механизма, осуществляющего разного рода умственную деятельность, – в самом упрощенном виде; обоснование должно было бы быть всесторонним, с включениями в структуру сетевых соединений. По умолчанию в основе этих проектов лежало убеждение о несущественной в принципе, раз можно ее проигнорировать, сложности структуры мозга. Однако не обладаем ли мы косвенным доводом в пользу утверждения, подвергающего сомнению этот чрезмерный оптимизм? Если бы тактика выживаемости поддавалась в земных обителях алгоритмизации или хотя бы ее не до конца сформализованному соответствию, то эволюция, несомненно, протекала бы иначе, чем в действительности. Она совсем неплохой конструктор. То, что она предлагает земным популяциям в качестве собственного производного гомеостаза, очень хорошо приспособлено для этих популяций – в определенном плане гомеостаза. Если бы была достижима еще какая-нибудь форма алгоритмизации техники выживания, то совокупность таких алгоритмов создала бы для спецработы эволюции поглощающий экран: потому что там, где алгоритм уже действует оптимально как процесс, осуществляющий реальные задания, не может возникнуть ничего «еще лучшего». Эволюция способности выживания свелась бы, таким образом, к подбору и селекции алгоритмов, вводимых в жизнь повсеместно. То же, что отдельные виды не являются «окончательными», что представляют собой звенья созидательной цепи организационных улучшений в нейрообласти, то, что они «пропускают» более «правильные» решения проблемы гомеостаза, раз им подчиняются, то, что мозг человека так обширен, свидетельствует в пользу утверждения, что процесс выживаемости не укладывается в алгоритмы ни в чисто математическом виде, ни в виде аппроксимации, достигаемой методом проб и ошибок.

Идей, на которых основывались планы создания искусственного мозга, выдвигалось в пятидесятые годы колоссальное количество – но никто как-то не пытался даже соорудить, основываясь на этих идеях, хоть бы простенькую действующую модель. Странной была эта утопия кибернетиков! Завороженные первым шагом, какой они совершили по пути имитации умственного процесса, они поверили в повторяемые операции как в тактику бездумности, способную функционально заменить мышление. Они говорили об этом несколько иначе, но именно к этой цели стремились – напрасно. Значит ли это, что они попросту ошибались? И да, и нет. Еще фон Нейман, сравнивая мозг и цифровую машину, сосредоточивался на разнице размера и качества функций составляющих элементов – в эпоху катодных ламп расхождения были в миллионы раз, но сегодня, когда существует мономолекулярная память, транзисторы, нейристоры, микроминиатюрные системы, интегральные схемы, блок-схемы, – они растворились в перспективе технологического прогресса – и несмотря на это, мы нисколько не приблизились к возможности сконструировать «заменитель мозга». Различия в измерениях и функциональные возможности переработки информации отдельными частями исходного образца оказались малосущественными!

Эволюция – ленивый на первый взгляд конструктор. Будучи строителем, она выжимает из своих материалов все возможности, упорно придерживаясь раз сконструированной модели, только повторяя ее во всевозможных вариантах. На радикальное изменение модели она решается один раз в сто миллионов лет или еще реже. Хочу заметить: если бы системы, значительно более простые, чем человеческий мозг, могли бы справиться с заданиями, какие обнаруживает человек в своей экологической нише, то его нервная система как раз и стала бы именно такой, значительно более простой системой. Потому что прославленная, разрекламированная, повсеместно признанная «безмерность» мозга есть фикция. Безмерен мозг в том отношении, что хотя он и утрачивает каждый день около ста тысяч нейронов, гибнущих безвозвратно, он продолжает функционировать и в глубокой старости, когда индивид располагает 60—70 процентами изначальной нейронной мощности. Он безмерен в возможности самокомпенсации, поскольку справляется с потерями своей субстанции. Однако он вовсе не безмерен относительно резервов, никогда не использованных в какой-нибудь деятельности, относительно наличия как бы спящих областей, разработка которых резко и блестящим образом повысила бы уровень индивидуального интеллекта. Ибо мозг создан согласно тому же праксеологическому правилу, которое лежит в основе всей биоэволюционной деятельности, его же безмерность есть наше заблуждение как исследователей. Заблуждение это проистекает из того, что у нас в голове не умещается, как это орган, сформированный под воздействием таких критериев естественного отбора, которые относились к области первобытного антропогенеза, в эолите, и таким образом адекватный с точки зрения заданиям «пещерного» уровня трудностей, мог, не обладая латентной в пещерную эпоху избыточностью, справляться в дальнейшем с задачами всего исторического развития: от построения пирамид и эпициклов – вплоть до создания теории относительности и компьютеров. Однако речь идет именно о заблуждении, вызванном нашим невежеством, поскольку точно так же маловероятным, точно так же неправдоподобным представляется нам, что механизм, ответственный за размножение микробов, амеб и трилобитов мог бы в принципе таким же образом создавать – миллиарды лет спустя – и гигантозавров, китов и палеопитеков, самого человека, в конце концов, но именно так оно и было, раз генный код возник однажды и по единому образцу и в своей лексикографии, синтаксисе, грамматике он один и тот же для всего, что только жило и живет на Земле. Таким образом, мозг, возникший для преодоления совокупности «пещерных» трудностей, отлично справился с решением задач тензорной алгебры и теории групп. Он совсем не изменился; изменились только каноны его индивидуального программирования, возникшие в результате аккумуляции, причем культурной, а не наследственной. И тогда, если алгоритмизация процесса познания в принципе возможна, если можно автоматизировать процессы умственной деятельности, то подобные алгоритмы не смогут составить гипотетические устройства, создание которых по сложности задачи соотносимо с созданием мозга. Такие алгоритмы, если только они вообще возможны, могут составить устройства, значительно более сложные, чем мозг, и именно потому не реализованные в прогрессивном движении эволюции – поскольку она всегда выбирает и решает задачи более простые. По-видимому, или такие устройства невозможно сконструировать вообще, или затраты на их конструирование, измеряемые временем и примененной в это время частотой креативной комбинаторики, должны превышать те средства, которые эволюционный процесс инвестировал в нас. Есть еще одна, третья возможность – вот когда бы структурно-функциональное целое, унаследованное нашим мозгом от видов из группы человекообразных оказалось бы в сильнейшем конструктивном противоречии со схемой механизма алгоритмизированного гнозиса, то и тогда эволюция не смогла бы создать такой механизм, поскольку эволюция производит изменения не резкими скачками, но нарастанием медленных изменений, ползком. Для порядка только упоминая о такой возможности, следует, однако же, признать, что она маловероятна, поскольку интеллект в земной среде является ценностью, почти полностью подчиненной выживанию, и поэтому каждый вид, который бы ею обладал, был бы предпочтительнее в селекции: и несмотря на это, никто вне ареала человекообразных не создал развитого интеллекта, то есть, иными словами, на эту территорию нет выходов в форме короткого замыкания или пролома в стене; и это следует для получения окончательного диагноза перемножить на количество всех наделенных нервной системой видов животных, какие только возникали на нашей планете в течение последних нескольких сотен миллионов лет. Таким образом, создается впечатление, что царского пути к интеллекту, понимаемого в данном случае как автоматизированное упрощение его завоевания способом применения повторяемых операций вроде алгоритма, вообще не существует.

А ведь именно люди, которые конструировали по крайней мере оригинальные и логически выверенные схемы типа логических сетей, должны были бы проложить этот путь – и фиаско их начинаний также косвенно доказывает справедливость альтернативного тезиса.
[1] [2] [3]