Книга странствий (17)
[1] [2] [3] [4]копаясь в любимом дерьме.
* * *
Судьба разделится межой,
чужбина родиной не станет,
но станет родина чужой,
и в душу память шрамом канет.
* * *
Ещё на поезд нету давки,
ещё течёт порядок дней,
ещё евреи держат лавки,
где стёкла ждут уже камней.
* * *
Власть невольно обездолила
наши души вольных зэков,
когда свыше нам позволила
превращаться в человеков.
* * *
Под сенью пылкой русской дерзости
и с ней смыкаясь интересом,
таится столько гнусной мерзости,
что мне спокойней жить под прессом.
* * *
Китайцы Россию захватят нескоро,
но тут и взовьётся наш пафос гражданский,
в России достанет лесов и простора
собраться евреям в отряд партизанский.
* * *
Он мерзок, стар и неумён,
а ходит всё равно
с таким лицом, как будто он
один лишь ел гавно.
* * *
Когда протяжно и натужно
Рак на берёзе закукует,
мы станем жить настолько дружно,
что всех евреев - ветром сдует.
* * *
Смотрю, как воровскую киноплёнку,
шаги моей отчизны к возрождению;
дай бог, конечно, нашему телёнку,
но волк сопротивляется съедению.
* * *
За личных мыслей разглашение,
за грех душевной невредимости
был осуждён я на лишение
осознанной необходимости.
Потом прощён я был державой
и снова вышел на свободу,
но след от проволоки ржавой
болит и чувствует погоду.
* * *
Скисает всякое дерзание
в песке российского смирения,
охолощённое сознание
враждебно пылу сотворения.
* * *
Когда укроет глина это тело,
не надо мне надгробие ваять,
пускай стоит стакан осиротело
и досуха распитая ноль пять.
* * *
Еврей, возросший в русском быте,
не принял только одного:
еврей остался любопытен,
и в этом - пагуба его.
* * *
Скудно счастье оттепелъных дней:
вылезли на солнце гнусь и мразь,
резче краски, запахи гавней
и везде невылазная грязь.
* * *
Какие бы курбеты с антраша
искусство ни выделывало густо,
насколько в них участвует душа,
настолько же присутствует искусство.
* * *
Моя еврейская природа
она и титул и клеймо,
она решётка и свобода,
она и крылья и ярмо.
* * *
Раньше вынимали изо рта,
чтобы поделиться с обделённым,
русская былая доброта
выжглась нашим веком раскалённым.
* * *
Мираж погас. Огонь потух.
Повсюду тишь недужная.
В дерьме копается петух,
ища зерно жемчужное.
* * *
Увы, с того я и таков
на склоне лет,
что время учит дураков,
а умных - нет.
* * *
Слухи с кривотолками,сплетни, пересуды,
вязкие потоки пакостных параш
льют пустопорожние скудные сосуды,
злобясь, что е соседних пенится кураж.
* * *
Я знаю дни, когда нечестно
жить нараспашку и заметно,
когда всё мизерно и пресно,
уныло, вяло и бесцветно.
В такие дни, умерив резвость,
лежу, спиной касаясь дна.
Периодическая мерзость
в те дни особенно вредна.
* * *
Майский фейерверк брызжет в декабре,
начат новый опыт, веет свежий дух;
дождики в четверг, раки на горе,
клёваные жопы, жареный петух.
* * *
В нашей почве - худородной, но сочной
много пользы для души и здоровья,
и на дружной этой клумбе цветочной
лишь евреи - как лепёшки коровьи.
* * *
Сменив меня, теперь другие
опишут царственную Русь,
а я очнусь от ностальгии
и с Палестиной разберусь.
Забавно мне, что в те же годы, когда я писал эти стишки, не веря, что такое счастье как свобода - может наступить даже в России, были поэты, заклинавшие Бога (и православного, и Бога вообще), чтоб ничего не изменилось. Ужасно интересно вспоминать сегодня один трогательный стих того времени достославного Станислава Куняева:
От объятий швейцарского банка,
что мечтает зажать нас в горсти,
ты спаси нас, родная Лубянка,
больше нас никому не спасти.
Я теперь часто читаю этот стих на выступлениях, и мне со сцены ясно видно, что не только смех высветляет лица зрителей, но и какая-то тёплая ностальгическая дымка - так, наверно, запах костра влияет на все чувства бывшего заядлого туриста. Очень пахнет нашим прошлым этот стих, а в любом минувшем совершенно независимо от его качества содержится неуловимая приятность. Я же лично - вспоминаю сразу чьё-то дивное двустишие по поводу как раз этого стиха: