Глава первая (1)

6. Этот случай расстроил Херею, как будто бы он добровольно причинял людям такие бедствия, которые вызвали сострадание даже в Гае; поэтому он сказал Клименту и Папинию, из которых первый был начальником стражи, а другой трибуном: «Мы, Климент, не можем упрекнуть себя, что не были на страже императора; из тех, которые составили заговор против его власти, мы, благодаря нашей предусмотрительности и старанию, одних казнили, других пытками привели в такое состояние, что они вызвали жалость даже в Гае; а кто станет укорять нас в нашем отношении к войскам?» Так как Климент молчал, а, с другой стороны, покрасневшее лицо его показывало, насколько он стыдился предписаний императора, но не решался в видах своей личной безопасности говорить о безумии тирана, Херея стал в своих речах смелее и без стеснения говорить с ним об ужасах, постигших город и всю империю. При этом он сказал, что Гая упрекают во всех этих позорных поступках. «Но, – сказал он, – те, кто ищет истины, могут убедиться, что я и Климент, а также Папиний и более нас другие нанесли римлянам и всему человечеству ужасные удары, причем поступали так не по приказанию Гая, но по собственному своему желанию. Хотя теперь было бы время покончить нам с жестокостями по отношению к нашим согражданам и подчиненным, мы служим в качестве палачей вместо того, чтобы быть воинами, носим оружие не за свободу и за власть римлян, но на благо человека, который порабощает тела и души. При этом мы ежедневно обагряем себя кровью убийства и пытаем этих людей до тех пор, пока кто-нибудь по приказанию Гая не поступит точно так же и с нами. И, несмотря на все это. Гай не относится к нам с расположением, но скорее с подозрительностью, невзирая на множество принесенных ему нами человеческих жертв. Гай никогда не успокоится, потому что он ищет не справедливости, но наслаждения. Мы сами испытаем это на себе, тогда как нам бы следовало заботиться об общем благе и свободе и ограждать себя от всяких опасностей».

7. Климент очевидно отнесся сочувственно к мыслям Хереи, но советовал ему молчать, чтобы эти речи не проникли в народ, указывая на то, что если распространятся об этом слухи раньше исполнения и узнают о заговоре, то они будут подвергнуты смертной казни: следует все предоставить времени и связанным с ним надеждам, потому что счастье неожиданно улыбнется им. Сам он, конечно, слишком стар, чтобы идти на такие рискованные предприятия. «Конечно, – сказал он, – я сумел бы противопоставить твоим намерениям и речам нечто более безопасное, но кто бы мог выставить против них что-либо более благородное?» Затем Климент удалился в смущении от всего слышанного и сказанного... Между тем Херея испугался и поспешил к Корнелию Сабину, который также был трибуном. Он вообще знал его за порядочного человека, любившего свободу и потому враждебно относившегося к настоящему положению вещей. Он желал немедленно сообщить ему свои планы и побудить его к исполнению их, так как опасался болтовни Климента, а с другой стороны, ему надоели постоянные неизвестность и откладывание.

8. Сабину все это понравилось, тем более, что он и раньше был того же самого мнения и лишь потому молчал, что у него не было никого, с кем бы он мог безопасно поделиться своими мыслями. Теперь же, когда он нашел человека, который не только был готов молчать о слышанном, но и вполне разделял его мнение, он воспрянул духом и стал уговаривать Херею отнюдь не откладывать дела. Поэтому они отправились к Минуциану, человеку, не уступавшему им в доблести и одинаково с ними великодушному.

Этот Минуциан возбуждал в Гае подозрение после казни Лепида. Дело в том, что Минуциан и Лепид были очень дружны между собой, тем более, что их связывал постоянный страх за свою безопасность. На всех, занимавших высокое общественное положение, Гай наводил ужас, так как не переставал свирепствовать против каждого из них. Такие люди отлично знали, насколько каждый из них страдает при настоящем положении дел, но от общения друг с другом и от выражения своего настроения и ненависти к Гаю их удерживала боязнь за свою личную безопасность. С другой же стороны, они отлично понимали всеобщую ненависть к Гаю и потому не переставали дружественно относиться друг к другу.

9. И вот, когда эти три человека сошлись вместе, они поздоровались, причем по обыкновению, как и раньше, предоставили Минуциану первенство за его высокий сан, за то, что он был одним из выдающихся граждан и пользовался общей популярностью; так они поступали и раньше, особенно когда Минуциану приходилось говорить. Теперь Минуциан ласково спросил Херею, какой пароль назначил ему император на этот день. Весь город отлично знал, каким глумлениям подвергался Херея при назначении пароля. При этом ласковом обращении тот не желал более медлить и ответил Минуциану, что благодарит его за доверие и относительно этих вопросов желает поговорить с ним как с другом.

«Ты мне, – сказал он, – даешь теперь пароль свободы, и я тебе благодарен, что ты тем самым окончательно и всецело разбудил меня от сна, в который я был погружен. Я не нуждаюсь в длинных речах, которые возбудили бы мое мужество, раз ты того же взгляда на вещи, что и я; если мы были сообщниками раньше, то с тем сошлись сюда и сейчас; я опоясан лишь одним мечом, но этот меч будет достаточен для двоих; поэтому примемся за дело; будь ты руководителем, приказывай – и я пойду, куда ты захочешь; или же я сам при твоей помощи и твоем содействии возьмусь за дело. Люди, которые вносят в дело душу, не нуждаются в железе; благодаря этой душе их и железо становится страшнее; я готов действовать, и меня не пугает представление о возможных моих страданиях; мне нет времени думать о своей личной опасности, когда приходится оплакивать рабство моего столь свободного некогда отечества, когда нужно плакать о попираемых законах и когда приходится оплакивать всех людей, падающих от руки Гая. О, если бы я удостоился в настоящую минуту найти в тебе верного судью, который смотрит на дело моими глазами и который меня не осудит!»
[1] [2] [3] [4]