Глава XXXVIII. Глухая пора (2)
[1] [2] [3]Мария у Пастернака задает совершенно детский, наивный вопрос: «А кто вы такие?» — на что получает такой же кроткий и смиренный ответ: «Мы племя пастушье и неба послы, пришли вознести вам обоим хвалы». Но материнская строгость уже слышна в голосе этой девочки: «Всем вместе нельзя. Подождите у входа». В стихотворении, очень кинематографичном, ясно меняются мизансцены: только что перед нами «ревели верблюды, лягались ослы», то есть творилось самое прозаическое и шумное действие, но вот волхвов «впустила Мария в отверстье скалы» — и тут же воцаряется торжественная, счастливая тишина, сродни той, в которой лежала после родов измученная Тоня,— но тишина в тысячу раз более торжественная; в глубине строфы разгорается таинственный свет, озаряющий собою всю пещеру. Все живое, подчинившееся живому Богу, тянется к нему, чтобы согреть его и согреться в его сиянии. Христос явлен одним местоимением «Он» — все в сговоре, все знают, Кто лежит в яслях; и этим «Он» задается одновременно и интимность, и величие. Рядом с Ним остальные становятся безлики, растворяются в сумраке,— отсюда и неопределенно-личная конструкция в последней строфе:
И здесь появляется уже не угадываемый, но действующий, хоть и по-прежнему незримый Кто-то:
Этим разомкнутым, ликующим звуком — вибрирующим, звенящим, детским «а-а-а» — заканчивается стихотворение.
Мария Юдина писала Пастернаку, что если бы он ничего, кроме «Рождественской звезды», не создал,— ему было бы обеспечено бессмертие на земле и на небе.
Впрочем, была и еще одна, последняя причина, по которой он был в сорок седьмом году так счастлив и бесстрашен. Быть может, без этого запоздавшего счастья не были бы написаны и религиозные стихи из живаговского цикла: пусть лучшее русское стихотворение — не о любви к женщине, но без любви к женщине, подспудно сопровождающей всю позднюю лирику Пастернака, не было бы и этой восторженной благодарности Богу.
[1] [2] [3]
Добавить комментарий
- Обязательные поля обозначены *.