Урсула Ле Гуин. МАСТЕРА (1)

— Приказ гласит: «Если подозреваемый четырежды ответит на вопросы отрицательно, вопросы могут повторяться с применением пресса до тех пор, пока не будет дан другой ответ». Сейчас я начну их повторять, если только вы не захотите изменить какой-нибудь из ваших ответов сразу.

— Нет, — растерянно сказал Ганиль, оглядывая бесчисленные пустые лица и высокие стены вокруг двора.

Когда внесли какую-то невысокую деревянную машину и защелкнули в ней кисть его правой руки, он все еще был больше растерян, чем испуган. Что значит вся эта чушь? Похоже на посвящение, когда они так старались его напугать; тогда им это удалось.

— Как Механик, — говорил между тем священнослужитель в золотом, — вы, мастер Ганиль, знаете действие рычага; берете вы назад свой ответ?

— Нет, — сказал, немного сдвинув брови, Ганиль.

Только сейчас он заметил: вид у его правой руки такой, будто она кончается у запястья, как рука Йина.

— Прекрасно.

Один из стражников положил руки на рычаг, торчавший из деревянной коробки, и священнослужитель в золотом спросил:

— Вы были другом Миида Светлокожего?

— Нет, — ответил Ганиль.

И он отвечал «нет» на каждый из вопросов даже после того, как перестал слышать голос священнослужителя; все говорил и говорил «нет» и под конец уже не мог отличить собственного голоса от эха, хлопками отлетающего от стен двора: «Нет, нет, нет, нет!»

Свет вспыхивал и гас, холодный дождь каплями падал на лицо и переставал, и кто-то снова и снова подхватывал его, не давая упасть. От его серого плаща дурно пахло — от боли Ганиля вырвало. Он подумал об этом, и его вырвало опять.

— Ну-ну, теперь уже все, — прошептал ему на ухо один из стражников.

Вокруг по-прежнему неподвижные белые и желтые ряды, такие же каменные у всех лица, глаза смотрят так же пристально, но уже не на него.

— Еретик, ты знаешь этого человека?

— Мы работали вместе с ним в Мастерской.

— Ты говорил с ним о ведовстве?

— Да.

— Ты учил его ведовству?

— Нет. Я пытался его учить, — голос звучал очень тихо и немного срывался; даже в окружающем безмолвии, где сейчас был слышен только шепот дождя, разобрать слова Миида было почти невозможно. — Он был слишком глуп. Он не смел и не мог учиться. Из него выйдет прекрасный Главный Мастер.

Холодные голубые глаза смотрели прямо на Ганнля, и в них не было ни мольбы, ни жалости.

Священнослужитель в золотом повернулся к бело-желтым рядам:

— Против подозреваемого Ганиля улик нет. Можете идти, подозреваемый. Вы должны явиться сюда завтра в полдень, дабы стать свидетелем торжества правосудия. Ваше отсутствие будет сочтено признанием собственной вины.

Смысл этих слов дошел до Ганиля, когда стражники уже вывели его со двора. Оставили его они снаружи у одного из боковых входов в Коллегию; дверь за спиной закрылась, громко лязгнул засов. Он постоял немного, потом опустился, почти упал на землю, прижимая к себе под плащом почерневшую, в запекшейся крови руку. Вокруг тихо бормотал дождь. Не было видно ни души. Только когда наступили сумерки, он поднялся, шатаясь, на ноги и поплелся через весь город к дому Йина.

В полумраке возле входной двери шевельнувшаяся тень окликнула его:

— Ганиль!

Он замер.

— Мне все равно, что тебя подозревают — пусть! Пойдем к нам домой. Отец снова примет тебя в Мастерскую, я попрошу — и примет.

Ганиль молчал.

— Пойдем со мной! Я ждала тебя здесь, я знала, что ты придешь сюда — я ходила сюда за тобой и раньше.

Она засмеялась, но ее деланно веселый смех почти сразу оборвался.

— Дай мне пройти, Лани.

— Не дам. Зачем ты ходишь в дом старого Йина? Кто здесь живет? Кто она? Пойдем со мной, ведь другого тебе не остается — отец не возьмет подозреваемого назад в Мастерскую, если только я не…
[1] [2] [3] [4]