22.01.1913
22.01.1913
Моя бедная любимая, раз уж китайский стишок приобрел для нас такое большое значение, спрошу Тебя еще об одной вещи. Обратила ли Ты внимание, что речь идет именно о подруге ученого, а не о его жене, хотя этот ученый наверняка уже пожилой человек, меж тем как и то и другое, ученость и возраст, на первый взгляд, жизни с подругой противоречат. Однако поэт, безоглядно стремившийся к ситуации абсолютно завершенной, через эту недостоверность перешагнул. Может, потому и перешагнул, что недостоверность предпочел невозможности? А даже если это не так, то, может, он боялся, что сходное противопоставление ученого и его жены отнимет у стихотворения всякую жизнерадостность и ничего, кроме сострадания к жене, у читателя вызывать не будет? Дела подруги, в конце концов, не так уж плохи: на сей раз лампа все-таки погаснет, не так уж долго она мучилась, и веселости ей, похоже, пока что не занимать. А что если бы это была жена, и данная ночь была бы не одной какой-то случайной ночью, а типичным примером всех ночей и тогда уж не только ночей, но всей совместной жизни, жизни, которая вся была бы одним сплошным сражением за лампу? У какого читателя хватило бы духу тут улыбнуться? Подруга в стихотворении не права, поскольку на сей раз одерживает верх, и ничего иного, кроме как одержать верх на сей раз, она и не желает; но поскольку она красива и хочет взять верх лишь на этот раз, а с одного раза никакого ученого переубедить невозможно, даже самый строгий читатель ее простит. Жена, напротив, была бы права всегда, и это было бы уже не победой, а существованием, образом жизни, которого она бы требовала и которого ученый над своими книгами дать ей не в силах, хотя он, возможно, только для вида в свои книги уткнулся, а на самом деле дни и ночи ни о чем другом думать не может, кроме как о своей жене, которую любит больше всего на свете, но любит именно этой своей врожденной немочью. Подруга в этой ситуации выглядит проницательней, чем жена, она не полностью погрязла в подобном образе жизни, она в нем плывет и голову держит над водой. Зато жена, вернее, то бедное, несчастное существо, в которое она превратилась, борется словно вслепую; того, что у нее перед глазами, она не видит, там, где перед ней стена, она в глубине души все еще чает увидеть натянутый канат, под которым она когда-нибудь изловчится и проползет. По крайней мере, так все это выглядит в браке моих родителей, хотя тут действуют совсем иные причины, чем в китайском стихотворении.
Кстати, отнюдь не каждое китайское стихотворение в моем собрании столь благосклонно к ученому, как это, и только в подобных, скорее лестных стихах он зовется «ученым», в остальных же его именуют «домоседом». И тогда ему противопоставляется «неустрашимый странник», герой-воин, закаленный в боях с опасными горцами. Такого героя ждет дома жена, пусть и в тревоге, зато при виде его расцветающая от счастья, они смотрят друг другу в глаза именно как любящие, которым снова выпало счастье любить друг друга, тут нет места косым взглядам, которые подруга, невольница доброты и привязчивости своего сердца, бросает на ученого, а кроме того, героя ждут еще дети, высыпающие отовсюду и гурьбой окружающие вернувшегося отца, в то время как в жилище «домоседа» пусто, детей там нет. Любимая, какое ужасное стихотворение, никогда бы не подумал. Может, с той же легкостью, с какой оно вот так раскрывается, можно через него и переступить, в жизни человеческой много уровней, око видит только одну возможность, а в сердце они собраны все. Ты-то что думаешь, любимая?
Франц.