Анатолий Алексин. Добрый гений (3)

… Лидусиного отца звали Модестом Николаевичем. Модестом он был в честь Мусоргского. Хотя, по его собственным словам, услышанным мною еще в детском саду, «посвятил себя скромному делу»: настройке роялей.

Повзрослев, Лидуся внушила отцу, что все зависит от того, кому он настраивает рояли. Она умела побуждать близких ей людей к активности и совершенствованию (если не нравственных качеств, то уж профессиональных во всяком случае!). Отца она побуждала стать уникальным настройщиком. Так как в доме к ней прислушивались за троих, он исполнил желание дочери.

— В любой профессии можно стать дефицитным специалистом, за которым охотятся, — разглагольствовала Лидуся. — Не человек должен предлагать свои услуги, а его услуг должны домогаться.

«Полезно, очень полезно, чтобы мой сын усвоил ее взгляд на профессии, — думала я. — Пусть к нему обращаются с протянутой рукой, а не он протягивает руку за подаянием… Лидуся не только поступками, но и своей философией прокладывает ему дорогу».

Модест Николаевич постепенно, при посредстве Лидуси, стал настраивать рояли почти всем преподавателям консерватории, а главное — всем знаменитым певцам и пианистам нашего города.

— Со временем он будет настраивать не только их рояли, но и их самих! — предрекала Лидуся. — Нашему дуэту это не помешает.

«Лишь бы ее у Валерия не похитили… Лишь бы не похитили!» — мысленно причитала я.

Желающих совершить похищение насчитывалось немало — среди студентов и даже среди профессуры. Ведь на нее еще в школьные годы трудно было «смотреть в упор».

Но Лидуся была безукоризненно верна моему сыну. Если к ней начинали подступать с комплиментами, она комплиментами и отвечала. Но они касались не мужских качеств собеседника, а его музыкальных достоинств или достоинств его жены. То, что было ее личной собственностью, она по-прежнему оберегала от любой порчи и унижения.

«Пусть она и впредь считает моего сына своей собственностью!» — мечтала я.

Проектные и планирующие организации лишь сочиняют проекты и планы, но за их воплощение не отвечают. За это отвечают другие… Лидусе было сложнее: она и сочиняла, и воплощала.

Все чаще я сравнивала ее с целым учреждением, которое работало и на моего сына. Могла ли я не грезить о процветании такого учреждения?

Модест Николаевич и Полина Васильевна считали главой своего дома Лидусю даже тогда, когда их дочь была еще в детском саду. И естественно, что она, студентка «высшего музыкального», стала полновластной хозяйкой нашего дома.

Родители готовы были отдать Лидусе все, оставив себе лишь необходимую одежду, постельное белье и голые стены. Но она являла собой ценность, не нуждающуюся в приданом. Поэтому взяла из родительской обители только то, без чего не могла обойтись. К примеру, один из двух роялей, которые были в квартире Назаркиных. Потому что и пианисток там было две. А кроме рояля захватила лишь чемоданчик… Она вообще предпочитала плывущему в руки то, чем нужно было, пустившись вплавь, завладеть самой.

Когда Валерий и Лидуся перешли на последний курс, был создан проект их участия в конкурсе молодых вокалистов. Предстояло воплощение…

На конкурсе соревновались певцы, но мой сын уже отучился чего-либо добиваться в одиночку. От нашей семьи в состязание предстояло вступить дуэту.

Модест Николаевич, воспитанный дочерью, был, как говорила Лидуся, «дефицитнейшим настройщиком» во всем городе. Быть не лучшим настройщиком ее отец не имел права! Он настраивал рояли и всем членам будущего жюри, включая самого председателя.

— Решающая настройка тебе предстоит сейчас, — сказала Лидуся.

И он, привыкший повелевать струнами, сам приструнился, осознав необычайность момента. Это произошло у него внутри… А внешне он оставался полусогбенным, как бы раз и до конца дней склонившимся над раскрытым роялем. Смерть двух дочерей так согнула его, что даже успехи третьей не смогли распрямить.

Настройщик становится своим человеком в доме клиентов… Модест Николаевич, кроме того, обладал такой деликатностью, к которой хотелось приблизиться, будто к растопленному камину в холодной комнате или к уютно потрескивающему костру в сыром лесу. Такое желание возникало, даже если в семьях, куда он приходил, сырости и холода не было. Лидуся не сражалась с мягкостью матери и деликатностью отца, считая их сильнодействующим оружием.

Небольшой по размерам источник энергии бывает несравнимо мощнее источника объемного и громоздкого. Мелкие черты лица Полины Васильевны лучились такой отзывчивостью, что способны были обогреть всех, кто с нею общался. Ее мягкость и согбенность Модеста Николаевича, составив дуэт, породили целеустремленную твердость, имя которой было Лидуся. «Сын за нею, как за каменной стеной!» — ликовала я.

— О нас, по-моему, не надо просить, — не протестуя, а словно бы размышляя, сказал Валерий.

«Зачем ты вторгаешься? Зачем пытаешься подсказывать? Она знает, что делает!» — Я старалась выразить это на лице, обращенном к сыну.

— Просить я отцу запретила. Он был готов. Первый раз в жизни! Но я запретила… Они же знают, что я его дочь, а ты мой муж. И этого достаточно. В такой ситуации отсутствие просьбы сильнее, чем просьба.

Лидуся знала, что делала… Когда она и Валерий вышли на сцену, я (вероятно, одна среди присутствующих!) ощутила, что членам жюри и самому председателю показалось, будто вышел Модест Николаевич, которого они воспринимали как члена семьи. Все, от кого зависели в том зале решения, пытались что-то скрыть в своих взглядах и движениях. Они пытались скрыть доброжелательную предвзятость, невольно запрограммированную Модестом Николаевичем… который никого и ни о чем не просил.

Лауреатского звания из дуэта удостоился только Валерий: это был конкурс вокалистов. Но в решении жюри отмечалось и высокое мастерство аккомпаниатора.

Выступление дуэта и правда было лучшим на конкурсе… Благодаря Модесту Николаевичу жюри признало истину с особым удовлетворением. Но именно истину! Я уже писала, что, устремляя себя и Валерия к какой-нибудь цели, Лидуся создавала впечатление, что, если цель будет достигнута, решатся все без исключения проблемы нашего бытия. Но когда задача оказывалась решенной, возникала другая, от которой тоже зависело все на свете. Рекорды, я поняла, достигаются лишь таким образом.

Мой сын и Лидуся стали красою и гордостью «высшего музыкального». Гордостью в большей степени был Валерий, а красою — Лидуся.

Наступила пора афиш и концертов… Мелкий шрифт на афише не допускался. «Лидия и Валерий Беспаловы» — печаталось одинаково крупными буквами. А пониже, такими же буквами: «Вечер русского романса». Лишь на самом концерте выяснялось, кто поет, а кто аккомпанирует.

Вначале Лидуся кратко рассказывала о том, как ее озарила мысль создать дуэт, который она в полушутку называла «семейным». Когда появлялся Валерий, зал был уже покорен, а мужчины поглядывали на моего сына с завистью. Так как рта он еще не раскрывал, я понимала, что источником зависти было не то, что он обладал голосом, а то, что обладал Лидусей. Из ее вступительного слова почти невозможно было понять, кто же лауреат согласно решению жюри. Ясно было одно: согласно совести лауреатства достойны и она и Валерий, и они вместе, объединившиеся в дуэт.

Мария Теодоровна научила Валерия быть не певцом, а артистом. Я не сумела бы определить, что было основным в его исполнении — владение голосом или проникновение в истории, чаще всего любовные, которым посвящались романсы. Голос его и душа казались неразделимыми Лидусин аккомпанемент содействовал этому объединению. Наверное, лишь содействовал… Но она, как и на давних школьных концертах, первой выходила на сцену и первой кланялась, принимала цветы. С особой пылкостью их дарили жильцы нашего дома, приходившие на концерты по пропускам. Валерий искренними, безыскусными телодвижениями — в этом и было искусство! — тоже выражал благодарность жене и вручал ей цветы, которые адресовались ему.

«Какая разница? — рассуждала я. — Все равно букеты будут в нашей квартире! Да и по справедливости она заслужила… Он бы без нее не запел!»

С каждым концертом Лидуся все тщательней оттачивала мастерство общения со зрительным залом. И отточила его до такой степени, что острие этого мастерства стало все же слегка покалывать мое материнское самолюбие.

Когда мы возвращались домой, Лидуся принималась рассказывать о концерте так, будто мы на нем не присутствовали. Но она не была в упоении. Наоборот, припоминала оплошности и не романсы, которые просили повторить на «бис», а те, что тянули за собой недолгие, разрозненные хлопки. Лидуся четко отличала хлопки от аплодисментов.

— У великих были романсы замечательные и совершенно замечательные, — утверждала она. — Но не было «проходных»… Проходными их сделало наше исполнение.

Она изучала, исследовала, подводила итоги. Это требовалось для программы дальнейших действий.

— Некоторые считают, что успех должен нарастать, как бы созревать по ходу концерта. И в конце спелым плодом падать к ногам исполнителей! — помню, сказала она. — Движение «по нарастающей»?… В общем стратегическом аспекте это подходит. Но для данного конкретного концерта — ни в коем случае. Триумф от первого до последнего номера — вот какую цель надо преследовать. Ее, вероятно, нельзя достичь. Но и не стремиться к ней тоже нельзя!

Она выдвинула перед собой и Валерием программу-максимум. Полумаксимум или минимум Лидусю никогда не устраивал. А Валерий был лишь талантливым «исполнителем»… В том числе и ее воли.

«Пусть лучше идет на поводу у этой воли, прокладывающей ему путь, — уверяла я себя, — чем у своей собственной, не закаленной тщеславием!»

Конечно, созревавшие по ходу концерта плоды успеха падали прежде всего к ногам Лидуси. Она проповедовала равноправие аккомпаниатора и певца, но равноправие несколько нарушалось в пользу аккомпаниатора… Восстанавливать его Валерий не собирался. И я проявляла терпимость, поскольку не сомневалась, что терпение мое во благо сыну. А это благо было тем, ради чего я дышала и превозмогала болезнь.

Выступление на чужом выпускном вечере пять лет назад Валерий и Лидуся посвятили памяти Марии Теодоровны. И на своем выпуском балу они повторили репертуар старых пластинок. В этом была признательность доброй наставнице, но и Лидусин маневр:

— Никто не должен думать, что тогда, в первый раз, мы спекулировали на ее имени.

— Разве мы тогда повторяли старые пластинки… для чего-нибудь? — удивился Валерий.

— Какой бред! — Большие темные глаза Лидуси предельно растянулись, сузились от неискреннего возмущения. Наигранные чувства всегда выражают себя чересчур наступательно. — Какая чушь!… Но эта чушь может кое-кому прийти в голову. Ты думаешь, чем выше по лестнице славы, тем легче общение? Со зрителями — да, безусловно. Но с коллегами — наоборот!
[1] [2] [3] [4]