2

2

Третьего июля сорок первого года, сразу же после утренней речи, вошедшей в историю, мальчишки, которые были на один класс старше, побежали в военкомат.

— Может быть, рано? Только что окончили школу... — сказала мама.

Через несколько дней мальчишек побрили. Они смущенно ощупывали свои головы. И от этого казались беззащитными. А уходили на фронт...

Предчувствуя, что обратной дороги к дому может не быть, они стали объясняться Ляле в любви. Все подряд. Они не ревновали ее друг к другу.

Им важно было успеть высказаться. Я не оттесняла их в сторону, как прежде, а оставляла с Лялей наедине.

И к Маше, как мне стало известно, двое ребят с беззащитно-бритыми головами тоже решили, наконец, подступиться: им предстояли более рискованные атаки.

— Что ты им отвечала? — спросила я у Ляли: мне было интересно.

— Что люблю их. И буду ждать.

— Всех?!

— Всех до единого.

— Правильно сделала. А ты? — обратилась я к Маше.

— Говорила: вы еще поступите в институт. Еще поступите!

— И только?

— Кажется, да.

— Что ж ты? Такая умная...

— Этот агрегат, — она положила руку на сердце, — у Ляли умней.

Совершеннее!

Лишь в моей женской судьбе даже чрезвычайные военные обстоятельства ничего изменить не смогли.

— Прощай, Дусенька, — говорили мне мальчишки так же, как говорили учителям или соседям по дому.

— До свидания, — поправляла я их.

В начале месяца Ляля сказала мне:

— Папин стройгигант посылают на оборонительные укрепления... Я поеду с отцом.

— Тогда и мы с Машей поедем, — уверенно сказала я.

Машины родители понимали, конечно, какая у них выросла дочь.

— Про нее еще в энциклопедии напишут! — заверила их моя мама.

Они не возразили:

— Спасибо, Тамара Степановна.

Дочь была их единственным достоянием. Но этой драгоценностью они не хвастались, не прятали ее, не запирали на ключ. Да и комнату свою в коммунальной квартире тоже не запирали. Прятать и запирать они были не приучены еще и потому, что жили бедно, хотя, мне казалось, этого не замечали. Маша умела многократно и до неузнаваемости преобразовывать не только одну и ту же юбку — она и мебель постоянно переставляла, умудряясь нарушать незыблемые математические правила: от перестановки слагаемых сумма менялась — и комната каждый раз становилась иной.

Машины родители были доверчивыми и сговорчивыми людьми.

— Никакой опасности нет, — сказала я им.

И они мне поверили.

Мама ее, привыкшая подчиняться, поскольку решающий голос в семье принадлежал все же дочери, спросила:

— Вы одни едете... из всего класса? Только девочки?

— Едет Ивашов!

— Он сам? Тогда я спокойна.

Но моя мама неожиданно воспротивилась:

— Одних я вас не пущу! — Она, опекавшая два дома, две семьи за все ощущала как бы удвоенную ответственность. — На сколько дней вы отправляетесь? И где там жить будете? И кто вас будет кормить?

— С нами Ивашов едет. Ты понимаешь?

— Тем более!

Я изумленно уставилась на нее.

— Он тоже не приспособлен...

— Он?!

Мама н Ляля вперегонки заботились об Ивашове. Но, как свекровь уверена, что невестка не может заменить сыну мать, так и каждая из них считала, что ее заменить Ивашову полностью не сможет никто.

— Одних я вас не пущу! — еще решительней заявила мама.

— Что значит одних?

— Без меня вы там пропадете!