Степанович. Без совести (5)

[1] [2]

Выпил, я помню, бутылку, - всю до конца, - коньячишку, и черт его знает, развезло меня тут, рассоловел я весь и вроде сплю и вроде нет. Но только не знаю я, когда тут солнце всходит или заходит и когда ночь тут должна быть, где я. Тошнить меня стало от этого коньяку. Я в дверку нижнюю поблевал, заснул, так и не дождался ночи. Но уж пьяный я управления не трогал.

Это я ни-ни! Пусть несет, черт меня возьмет. И куда принесет, не все одно: земля да вода. А больше и нет ничего на этом свете. И вода всюду мокрая, а земля всюду сухая. И вообще делать есть мало чего.

Проснулся я - голова трещит, и, чую, хмель еще не вышел. Но, однако, надо поправиться. Достал бутылочку, жахнул полстакана виски английской. Немного вроде прошло. Ночь уж на дворе. Где я? Шут его знает, может, я уж два раза землю вокруг облетел, пока дрых. Глянул на указатель - море, то есть океан даже, потому в рамке видать только, что по морю ползает указатель. Ползи, черт с тобой. Только я закурил: на тебе! В радио русский голос:

- Паспарту! Прекратите, возвращайтесь в Питер. Слышите, монтер? Это говорит вам инженер Камкин.

Это я как тогда поставил на эту волну, так оно и осталось, черт возьми. Ах ты, дьявол! Я глянул вниз. Что-то блеснуло. Я не мог поймать в бинокль, руки с перепою ходили малость. Я дал вниз. Ага, стало сразу видно: полный огней пароход. Ну, это не военный, а и военный, то черт с ним! Я нагнал его и сверху наискосок вдоль шарахнул. Ух, гром, лом! Рвануло, я думал, Паспарту лопнул. Глянул вниз: потухло все, как не было. На тебе, тоже мастера хорошие, вернитесь! Я сделал, а теперь им понравилось. Я еще потом огни заметил, но уж, черт с ним, подумал, пусть живут. Нырять с воздуху туда-канитель. И что главное: мало интересу. Только отстукал я им телеграмму в Питер, на этой волне гробовой :

"Что, вы, дураки, голову мне морочите... - и загнул тут по матери в семь этажей, - ...покойницкими депешами. Тоже мальчика себе нашли".

И сейчас же с этой волны отстроил, мозги себе еще пачкать с этим Камкиным. Может, там двадцать еще Камкиных осталось, и все инженеры. Пускай и строят себе дворцы - мертвых туда за нуждой возить. Да и голова у меня тут снова стала трещать. Я еще дернул виски. Ух, противное оно мне показалось. И тут меня вовсе свалило. Помню, был я тогда на высоте в десять тысяч метров, чтоб и не видать, что там под низом. Да и чего смотреть?

Очнулся я, опять достал выпить. На кушанье меня не очень бросало. Я помалу закусывал рюмку за рюмкой. Давить там людей - это все равно пользы мало.

И вообще делов у меня теперь не было. Одно, что вот в этого крейсера или как он там: в него мне интересно было бросить что-нибудь типа бомбочки, потому тоже сукин сын: на меня намеряется. Время шло довольно шибко или это от ходу так показывалось: я ход всю дорогу давал аж-анс! Как газану - эта вся шарманка внизу ходом пойдет. И я залетел к тому городу, что на берегу. Все там на месте, как и было, и крыши белые, и дома не востряком, а кубиком. Под вечер я спускаюсь

чуть за городом. Паспарту в небо на пятнадцать километров, аппаратик на ремешок, бутылку за пазуху - пошел. Вот и огни, вот и улица, а вот и кабак. Очень полненькая из себя хозяйка, глаза, как жуки, а рожу напудрила, что прямо гипсовая. Хозяин - усы, как рога у быка; чернявый, сурьезный. И гостей всего один - солдат. Уже готовый сидит. Слюни пускает. Форма французская. Я подсел рядом за столик. Спросил вина: в кабаке, если не понимают, тащут, что подороже. Это черт с ними. Я сейчас солдата за плечо:

- Шпрехен зи дейч? - спрашиваю.

А он по чистой русской правде-матке да на весь кабак :

- А пошел ты, - говорит, - к такой-то матери!

Это мне даже очень понравилось, как он это чисто так русским языком.

- Да ты, - говорю, - русский, сука ты этакая и такая!

Тут с него и хмель долой. Он на меня глядит не мигнет: как портрет все равно. Однако я расплатился и его из кабака выволок. Шепчу ему, что я, мол, из России действительно и что, мол, дело есть. И что это ни черта, что он тут в иностранном легионе служит, и даже здорово очень, что он сержант ихний, и что я его могу обратно устроить на родину и все грехи ему простят, и не надо нюни разводить, ты, говорю, не немка, это они романсы любят.- А пока что мы вышли за город и при дороге сели. Тут я ему говорю:

- Упри ты мне, как есть в подрывных саперах, динамиту пуда с полтора и принеси завтра перед рассветом на это место, и всю снасть не забудь. Чтоб так, что подожжешь и через три минуты оно ахнуло б. - И сказал ему точный размер.

Он в ответ;

- А если ты меня засыплешь? Мне же пуля.

- Это, - говорю, - сам уж рискуй. К нотариусу мне с тобой идти, что ли?

Тут он вскакивает и вдруг меня за манишку и крутит галстук на мне. А у меня рука на браунинге, уж как мы за город вышли. Я разом браунинг упер ему под ребро и посверливаю:

- Пусти, стреляю.

Бросил. И на коленки. Кланяется, рыдает, как в театре:

- Мерзавец ты, - говорит, - но, если ты правду говоришь, я тебе собакой служить всю жизнь буду. Я ж завтра при складе караульный начальник. Ей-богу! Если правда это, что меня с собой возьмешь.

Я ему говорю:

- Вперед заслужить должен. А почему я тебе, подлецу, верить должен, что завтра вечером тут засады не будет?

А он мне:

- А может, и тебя тут не будет, а на место тебя пять жандармов?

Я навел на него браунинг и говорю:

- А ну, откатись ты назад десять шагов и стой. Гляди, что увидишь. Марш.

Он встал, пошатался столбом с минуту и глядит: мой белый рукав ему видно, что на него смотрит. Потом повернулся по-солдатски и отшагал десяток шагов. Я сейчас же Паспарту к себе. И он как-то пришелся между мной и им. Паспарту блестел в ночи, будто кинжал какой великанский, что сверху сбросили и в воздухе повесили. Я влез со своей стороны в кабину, разом все огни зажег, на момент, и погасил. И крикнул я ему в открытое окно:

- Понял, голова садовая! - И тут же дал прямо вверх. И стал на ночевку аккурат там, где воздух кругом прохладный. Такая там парная духота внизу, аж рубаха прилипла. Я окна открыл и как на даче. Свету у меня в кабине чуть-чуть, чтоб не очень было заметно. Бутылку я так эту и не распил внизу и взялся теперь с содовой водой ее разрабатывать. Сам думаю: "Не принесет он, то и черт с ним. А может, засаду устроит". Но этого я ничего не боялся. Хотя бы и танк. Звезды были очень все крупные в эту ночь. Я уж эту бутылочку кончал, как мне захотелось запеть. Я затянул "Александровский централ" - в голос со всей силы. И черт его, как-то вроде я в какую вату, что ли, кричу: не раздается мой голос. Тут я думаю: "Никто, ни одна сволочь меня не слышит, значит, я сам себе это пою". Я в окошко даже рукой поболтал, хоть знал, что пусто. И бутылкой этой пустой бросил - и не слыхать было, как упала. В черноту эту пустую вкисла, что ли, как в ил. Я стал в окошко кричать всякое по-русски. Очень я пьян не был. Но чего-то стало мне скучно от всего этого. Была у меня одна смертобойная бутылочка. Я ее скорей нащупал, пробку вон и резанул полстакана. Вва! Вот оно - огонь самый. Скосило меня в пять минут. Я заснул и, черт его, так неловко - еле наутро руку левую размял. Солнышко уж работало у меня в кабине. Если бы я этому дьячку не заказал динамиту, дернул бы куда-нибудь. А то боялся, места не найду, где уговорились, а сейчас я над ним стоял и надо было только прямо вниз дать по вертикали, и я там. Уговорились, что я даю четыре свистка, а он отвечает в три свистка. Прийти должен перед рассветом. Я пока стал кушать компот. Это против головы. Вкусу никакого, и я огневкой этой поправился. Потом удивляться стал, из-за чего это ночью я бузовал, когда вообще ничего нема и ничего быть не может. Ничего на этом свете быть не может и не бывает. С этой огневкой очень хорошо я этот день продрых и до света проснулся. Вот и солнце выскочило. Я взялся за бинокль. Гляжу, внизу он, и бродит кругами, и топчется. Оглядел сверху хорошо - никакой ловушки. Тут я даю камнем вниз.

Вот и он - стоит, глядит и аж трясется. Я в окно свист- . нул четыре раза. Он не ответил даже, а, как заводной мышонок, сорвался ко мне:

- Что это? Что? Это вы! Я принес.

И побежал, разгреб песок, несет пакет.

- Скорей, ради бога, меня уж наверно ищут. Вот этот шнур поджечь, через три минуты ровно - взрыв. Но в пути я еще раз проверю.

Я говорю:

- Ты не торопись, друг, поспеешь.

А он на месте не стоит. Оглядывается, шею выворачивает, что гусь.

- Они могут сейчас прийти. У них собаки исковые.

Я вам помогать буду, я подрывное дело знаю. Я готов на что хотите. Ах, как я рад!

А я говорю:

- Ты богу лучше молись.
[1] [2]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.