(Вендровский Давид Ефимович). Наша улица (сборник) (20)

[1] [2] [3] [4]

Давно ли он сам считал за честь сбегать за сигаретами для рабочего, доски подносил, работал как лошадь, за тридцать шиллингов в неделю? А теперь, смотри ты, сколько важности: "Хел-ло! -сказал, точно осчастливил тебя! Взять да и плюнуть и больше никогда не видеть эту мерзкую рожу!"кипятится про себя Хаим.

Но он не уходит. Лавка Зелика притягивает его к себе как магнит. Все его заветные мечты о верном куске хлеба, об обеспеченной старости, об уважении земляков воплотились в Зелике. Сидя в его лавке, он испытывает какое-то болезненное наслаждение, словно нарочно мучает себя, сравнивая положение Зелика со своим и выслушивая его глупые советы и наставления.

"Везет же людям, - думает Хаим с завистью, глядя на сыгого, самодовольного Зелика. - Стоит себе этакая образина и сигары покуривает, не знает, куда деваться от безделья. А ты, потомственный краснодеревец, пропадай на фабрике ради куска хлеба, да и того не всегда поешь вдоволь. У Быка квартира из пяти комнат, с мебелью, с фгртепьянами и диванами, а ты ютись в тесноте и темноте, в грязи и дрожи oт страха, как бы и этого не потерять. С каждым годом Бык все молодеет и хорошеет, скоро станет поперек себя шире, а ты, хотя тебе еще нет и пятидесяти, должен красить бороду, чтобы мастер не заметил появившейся седины... На фабрике стариков не любят. И так уж придираются. "Ты что-то стал неповоротлив..."

- Ну как, Хейман, что у тебя слышно? Что поделывает твоя старуха? спрашивает мистер Пупкис, перекатывая сигару из одного угла рта в другой.

- Что ей делать? Житья не дает, говорит, мало денег приношу, хе-хе, Отвечает Хаим с подобострастным смешком.

- Все они такие. Мужчине положено зарабатывать, женщине положено тратить, - философствует мистер Пупкис.

- Ну, а как быть, если зарабатываешь мало или когда вовсе нет работы? как будто оправдывается Хаим, что не может сравниться с мистером Пупкисом в заработках.

- Надо больше! - не уступает Пупкис. - Надо больше, если у тебя жена и дети. Твоим мальчикам тоже пора зарабатывать. Все должны работать, а как же!

Хаиму хочется спросить: "Почему же твои дети не работают, балда?", но вместо этого он продолжает оправдываться и сетовать на свою несчастную жизнь.

- Мои мальчики! Лучше бы вы о них не говорили!

В могилу они меня сведут, эти мальчики!

- А что, распустились?

- Мало сказать - распустились. Обнаглели, издеваются над собственным отцом, в глаза деревенщиной называют, - жалуется Хаим.

- Сам виноват, - решает Зелик. - Детей надо знать, как вести. Узда на них нужна и хорошие вожжи, хорошие вожжи! - со вкусом повторяет бывший возчик, переходя на зчакомый по старому промыслу язык.

- Да я прямо не пойму, что с ними стряслось. Были такие послушные, тихие дети. Слово отца было для них свято, о матери и говорить нечего, та только посмотрит на них, а они уже всё поняли и делают как надо. Да что там, их весь город называл благословением божьим. А здесь - сглазили их, что ли, - ни тебе уважения, ни постушания, дикие какие-то стали. Бокс, футбол, шмутСол, - черт их там разберет, здешние названия, - выучились лупить ногами по мячу и больше ничего знать не хотят.

- Это потому, что ты неправильно их ведешь, - разъясняет ему Зелик. Взял бы в руки кнут да нахлестал им хорошенько бока - живо прошла бы охота ко всяким футболам, понятно?

- Что вы, мистер Пупкис! Странно даже слышать от вас такое. Как это я его буду бить? Не только бить - слова против сказать нельзя! Возьмет да и уйдет из дому, и попробуй с ним что-нибудь сделать. Ведь здесь, в этой распрекрасной стране, каждый сам себе хозяин.

- То есть как это - уйдет? Я бы таких вожжами к кровати привязывал! Я бы им показал - уходить!

- Ну-ну, попробуйте его привязать. Вы к нему с вожжами, а он на вас в комитет по охране детства или как его там... Этого еще мне не хватало. Мы ведь живем в свободной стране, здесь отец с матерью собственное дитя наказать не смей, - желчно усмехается Хаим.

- Пусть тебя не беспокоит наша свобода, и пусть тебя не беспокоят комитеты. Говорю тебе, если бы это мои жеребчики начали так брыкаться, да я бы им такой комитет прописал, что они целый месяц не могли бы сесть на свои...

комитеты!

- С моими разбойниками и вам бы не сладить, мистер Пупкис.

- Ого! Посмотрел бы ты только! У меня бы они стали людьми! Сколько твоему старшему? Пятнадцать? Пора парню поступать на работу. А младшему тринадцать? Тоже мог бы уже помогать семье. Оф коре, конечно, пусть себе ходит в школу, но в свободное время... Мог бы продавать газеты или что-нибудь другое... Дети должны помогать.

- Помогать... Бог с пей, с помощью, только бы они не были такие непутевые... Мой младший уже продает газеты.

И знаете, что он делает со своим заработком? Покупает себе папиросы, конфеты, играет в кости... Я его заработка и не вижу.

- Вот же я и говорю, не умеешь ты с ними обращаться.

Детей надо держать в узде, понимаешь? А это не всякий умеет...

- Нет, мистер Пупкис, говорите что хотите во всем виновата ваша Англия. Не может быть толку от детей в стране, где они могут делать все, что им вздумается.

- Глупости! - сердится мистер Пупкис, задетый нападками Хаима на "его" Англию. - Не страна виновата, а тот, кто сам пентюх, растяпа, чуть что, руки опускает...

Почему у меня путные дети? Мои дочки учатся в колледже, учительницами будут, старший сын помогает вести дело, младшие тоже - дай бог всякому. Сам будь человеком, так и страна покажется хороша. Пусть бы у Николая Второго была такая страна, не пришлось бы нам ехать сюда.

Мистер Пупкис не может пожаловаться на Англию и всегда рад случаю показать свой патриотизм.

Хаима возмущает его прокровительственный тон, его советы и поучения. Он злится, что незаметно для себя начал говорить ему "вы", между тем как тот по-прежнему его "тыкает". Его уязвляет пренебрежение, которое ему выказывает Пупкис, хвастливое самодовольство, с которым он говорит о себе и своих "путных" детях. Но больше всего он страдает оттого, что повезло не ему, а этому хвастливому животному.

"Нет, - думает Хаим, - так больше нельзя. От работы на фабрике проку не будет. Надо подумать о будущем. Ничего, ума и смекалки у меня не меньше, чем у Зелика. Я тоже мог бы открыть лавчонку, торговать чем-нибудь... Только вот где взять денег? А что, если..."

И он принимается строить планы, один другого несуразнее, думает, ломает голову, пока мысли не начинают путаться. Зелик, фабрика, беспутные дети, мастер, лавочка ..

В памяти всплывает родное местечко, старый дом - и опять все то же бесконечное, бесплодное кружение.

Хаим чувствует, что к добру это не приведет. Он и на работе стал задумываться, мастер уже несколько раз заставал его врасплох. Так недолго и свихнуться, упаси бог. Надо перестать думать, решает он. Будь что будет, как-нибудь проживем. Но мысль, чем же все это кончится, и страх, как бы его не уволили, преследуют Хаима везде и всюду. Даже во сне он видит фабрику, Зелика и его лавку.

11

Первое время Хаим делился своими планами с Гнесей, Но Гнеся, женщина неглупая и практичная, скоро поняла, что пустые фантазии могут завести ее мужа бог знает куда.

Испугавшись, она начала кричать, чтобы он выбил свои бредни из головы. Кончилось тем, что Хаим совсем перестал с нею разговаривать.

Вот он пришел с работы. Похлебает супу, в котором крупинка крупинку не догонит, съест свою скудную порцию мяса или жареной свежей селедки, а потом подопрет голову руками, уставится глазами в одну точку - и молчит. Так он сидит час, другой, третий, не произнося ни слова.

У Гнеси сердце болит, когда она смотрит на мужа. Ведь когда-то он был такой веселый, жизнерадостный, а уж балагур - бывало, все за бока хватались, когда он начинал сыпать шутками да прибаутками. А теперь перед ней чужой человек: мрачный, озлобленный, замкнутый... Гнесе хочется успокоить его, сказать, что не надо так отчаиваться, подбодрить. Но всякий раз, когда она пробует с ним заговорить, дело кончается ссорой.

- Хаим, - окликает она мужа, - лег бы ты лучше в постель, чем спать сидя.

- Кто спит? - ворчит Хаим, недовольный, что ему помешали.

- Что ты все сидишь и думаешь? Люди приходят домой, они и с женой потолкуют, и с ребенком время проведут - ведь дети целый день тебя не видят. А ты сидишь и молчишь весь вечер, как бирюк.

- О чем это мне с тобой толковать? Не о чем нам толковать.

- Но нельзя же сидеть и думать день и ночь! Что ты придумаешь? Машинку, чтобы деньги печатала?

- Я все о нем думаю... - говорит Хаим, больше себе, чем Гнесе.

- О ком? О Быке своем, что ли?

- Вот-вот... Ну что ты о нем скажешь все-таки, а?
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.