КОТ БОЙКО: СЕКС-СИМВОЛЫ
КОТ БОЙКО: СЕКС-СИМВОЛЫ
Я лежал на тахте и мирно глазел телевизор, который с приглушенным звуком вел себя не так агрессивно-нахально, как обычно. Рядом со мной – слева на полу – стояла бутылка вискаря, которую я потихоньку пригубливал, а справа под боком так же тихонько лежала Лора и с упоением читала мемуары Андрона Кончаловского, который обстоятельно и очень тепло вспоминал, где, когда и при каких обстоятельствах он трахал разнообразных знаменитых и малоизвестных девушек.
Честно говоря, мне это ее занятие не нравилось – я опасался, что могу задремать, умиротворенный вискарем и притихшим теликом, а тут-то как раз распрекрасный Андрон выскочит из-под картонного переплета и ухряпает мою любимку.
На экране метался, пел и плясал какой-то разбитной парубок, этакий лихой рэп-звезда с Хрещатика. А мне он был чем-то симпатичен, он мне не мешал думать – его клип с пришибленным звуком был забавным мельканием цветовых пятен, которые в барах называют еще светомузыкой.
Лора оторвалась на миг от хронологии режиссерских оргазмов, взглянула на экран и засмеялась:
– Жив курилка! Это Богдан Лиходед. Его когда-то называли секс-символом России…
– Это – от недоедания… Случается!… Секс-символ! Это ж надо!… Секс-символ… – окончательно развеселился я. Сделал хороший, глубокий глоток и сообщил подруге:
– Вообще на почетное звание секс-символа страны тянул только один мужик. Я тебе говорил о нем – мой друг Харлампий Спиридоныч Фотокакис…
– А почему? Чем тянул? – оживилась, сразу отвлеклась от книжного неубедительного секса Лора. – Расскажи! Расскажи скорей…
– Э, подруга, такого не рассказать! Это надо было видеть… До форменного красавца мой друг Харлампий не дотягивал сантиметров двадцать росту, иначе говоря росту было в нем метр на коньках и в фетровой шляпе. Хотя шляп он не носил, а щеголял всегда в белой капитанской фуражке с крабом. Полный рот золотых зубов и шикарные английские усы. При этом было у него тугое, наливное пузцо и, конечно, отдельно стоящая откляченная задница…
– Что ты несешь, Кот! Довольно странная внешность для античного афериста – секс-символа. А?
– Против жизни не попрешь, подруга, – это чистая правда! Харлампий говорил: мне надо удержать женщину в первые три минуты. Удалось – все, игра сделана! Три минуты женщины его презрительно терпели, затем пять минут внимательно слушали, потом они хотели прожить с ним всю жизнь…
– А что же твой Фотокакис им говорил?
– Харлампий рассказывал им об их мечтах, он толковал им сны, он сеял в них надежды и растил радость… Он дарил один цветок, но обязательно со сказкой… Он читал им стихи якобы Аполлинера, которые придумывал на ходу.
Он заставил меня надеть все мои медали и регалии и прийти в детский сад…
– Зачем?
– Это был день рождения какого-то сопляка – сына воспитательницы из сада, и Фотокакис сделал ей из меня подарок – переливающуюся золотом елку. Маленькая девочка спросила у меня: «Дядя, а все эти красивые брошки – ваши?» Пришлось одну медальку отстегнуть ребенку…
Лора захохотала.
– Он ласкал своих баб так, будто завтра они могли умереть, – рассказывал я Лоре и чувствовал, как охватывает меня непонятный жар воспоминаний. А может быть, это был просто жар от выпитой малыми вкусными глотками выпивки. – Нет, не умирали они, конечно. Они его любили, но жизнь двигалась, и они просто расставались. Фотокакиса уже ждали старшие школьницы и пенсионерки. О нем грезили путаны и диссидентки. Харлампия со сладким вздохом вспоминали цыганки и инструкторши сельских райкомов… Вот что такое секс-символ, а не эти стрекозлы… Ясно?
– Ясно, – грустно сказала Лора. – Все, как всегда, наврал…
– Не понял вас, дремучая змея! Потрудитесь объясниться, ядовитая очковая леди!
– Никакого Фотокакиса не было. Никогда. Ты его выдумал. Это ты все про себя рассказывал…
– Не преувеличивай!
– Кот, я никогда не ревную тебя… Ни к кому… Ты – ничей. Ты никому не принадлежишь. Кроме одной…
Я напрягся:
– Что ты имеешь в виду?
– Не надо, Костя… Я видела ее… По телевизору… Вместе с твоим Серебровским… Извини, что я говорю об этом. Я подумала…
Я резко перебил ее:
– Никогда!… Прошу тебя никогда не говорить со мной о ней…
Я поймал себя на том, что противно, судорожно дышу, а голос запальчиво дребезжит. Вот срам-то какой! Совсем ты, сынок, распался. Взял себя в руки, весело сказал:
– Ее нет! Ты ошиблась. Она не с Серебровским… Уехала она… Эмигрировала вместе с Фотокакисом в Грецию. Открыли шашлычную в городе Эллада…
Живут-поживают, добра наживают. У них шестеро детей. Мальчики – гении, компьютерщики. А младшая дочка – хроменькая, бедняжка, играет на скрипке.
Как-то незаметно я вискарем насосался – в голове шумит. Как океан. Но не синий, прохладный, бездонный, с бордюром зеленых пальм по краям, а тот, серый, что шуршит, шоркает, шебаршит в морских раковинах, когда их прикладываешь к уху.
– Кот, любимый… – Лора держала меня за руку, тихо, мягко, как взволнованному ребенку, говорила: – Нет города Эллада… На той земле давно все вымерли…
– А мы – есть? Мы – живы?…
ПОХОД НА ПОМОЙКУ
В Центре радиоразведки «Бетимпекса» Юрий Николаевич Павлюченко, именующий себя в миру Николаем Иванычем, говорит с нескрываемым раздражением шеф-оператору:
– Ну что за чушь? Какая еще свалка?
– За Хованским кладбищем, – невозмутимо отвечает оператор. – Саларьево называется… Полигон промышленных отходов…
– Твои люди ничего не перепутали?
– О чем вы говорите, Николай Иваныч? Взяты четкие пеленги, наши ребята оттуда звонили радиосигнал направленно получен с территории свалки.
– А они там внутри, на свалке, не успели оглядеться?
– Что же они там в темноте могут увидеть? Там мусорное царство, чужой и днем туда войдет – вряд ли выйдет… Прорва, закраина жизни… Мне менты говорили – там бомжи-людоеды, крысы – с собаку ростом…
– Ты мне зачем эти глупые враки рассказываешь? Ты меня что – пугаешь?! – Павлюченко грозно придвигается к оператору.
– Да что вы, Николай Иваныч! Я к тому, что ночь, темно – глаз выколи, там же помоечный город целый! Что там впотьмах разглядишь!
– Ты просто трусливый дурак! Готовь штурмовую команду, – подумав, говорит Павлюченко.