КОТ БОЙКО: МЕЧ НА БОКУ СЛЕВА
КОТ БОЙКО: МЕЧ НА БОКУ СЛЕВА
Летом напиваться днем нельзя. День – долгий, и пьянка становится изнурительно-бесконечной, как это масляно-желтое незаходящее вечернее солнце. Зимой выпил, потом повторил, снова добавил, еще закрепил – глядь, и сам ты плавно затухаешь вместе с меркнущим днем. А летом – жуткое дело!
Светло еще, жизнь полным ходом идет, все только намыливаются на застольные подвиги, а ты уже домой вяло подплываешь с бултыхающимся в трюме литром жесткой выпивки.
В сон клонит, дремота качает меня на заднем сиденье карабасовского старого ржавого японского вездехода. А сам Карабас, совсем уже бусой, ватный, складной, сидит впереди рядом с молодым парнем-водителем, рассуждает о жизни. В зеркале заднего вида я рассматривал себя одним глазом, второй приоткрыть нет сил. Ксана, подруга Карабаса, перед отъездом снова напялила на меня парик, расчесала длинные блондинистые пряди – прямо не человек обычный, а певец Игорь Николаев какой-то. Темные очки на носу, рубаха до пупа расстегнута, а сам вцепился руками, как клешнями, врос суставами в небольшой коричнево-кожаный чемодан. О дорогой мой!
– Нет, Кот, я город не люблю, – настырно гундел Карабас. – Меня в город калачом не заманишь. Боязно тут у вас… Вот недавно шел я от приятеля. Отдохнули мы с ним, конечно, крепко… Ищу я, значит, свою машину – забыл, где я ее поставил.
У Карабаса и машина не как у всех людей – руль справа для японского левостороннего движения.
– А тут навстречу двое, в прах пьяные, орут как оглашенные – всех бить будем! Я спрашиваю – и меня? А они – тебя, толстуна лохматого, особенно! Тут я, конечно, с перепуга как в торец одному шмякнул – рухнул он костью в асфальт, думаю – беда, забил! Нет, шевелится, и второй уже возникает. Ну, наковырял я им ряшки на память – и домой поскорей, от греха подальше…
Мне стало смешно – я представил себе, как громадный Карабас, похожий в пустынном ночном городе на сбежавшего из зоопарка носорога, сиротливо рыщется по темным улицам в поисках забытой где-то машины.
– Не боишься пьяный за рулем ездить? – спросил я нравоучительски.
– А я пьяный не езжу, – уверил Карабас. – Сажусь за руль, смотрю вперед – если край капота вижу, значит, порядок. Можно двигать. А если край не различаю, то все, конец, туши свет…
– Слава богу, что машину разыскал.
– А как же! Мне без моей лохматки – жизнь невпротык…
– Слушай, Карабас, ты ведь все знаешь – почему у японцев левое движение? Неудобно ведь!
– О великая мудрость старых традиций! – обрадовался старый болтун. – Два века назад без малого император Мэйдзи предписал: ходить слева, чтобы на узких дорогах самураи не цеплялись друг за друга мечами и не дрались на дуэлях из-за этой глупости, окаянные. Ходить-то можешь как хочешь, без разницы, а оружие надобно всегда иметь слева – в руку должно ложиться удобно… Усек?
– Это ты к чему? – спросил я.
– К тому, что коли уж ты со своим Чрезвычайным и Полномочным Другом не разъехался, пусть рука будет навежове…
Я прижал к себе свой чемодан крепче.
– Карабас, знаешь, в чем наша беда?
– Валяй…
– Нам с тобой давно пора на завалинку, языком чесать, кости греть старые, а мы все в драку норовим.
– Вот придурок! Это наше счастье, а не беда! Я ухмыльнулся довольно – может быть, он прав?
– Приехали, Карабас! Зарули во двор.
Машина притормозила у дальнего конца дома – против двери рядом с камерой мусоросборника. Я открыл дверцу:
– Спасибо, старче…
– Перестань! Жду звонка. Как только – так сразу…