Глава 3. ХЕВРОН. ПЕЩЕРА "МАХПЕЛА".
Глава 4. "ПОСЛЕДНЕЕ ПРОСТИ..."
Глава 5. СТРАСТИ ПО СЕРГЕЮ КОВАЛЕВУ
Глава 6. ПОСЕЛЕНИЕ "ЭЛЬ ФРАТ". ФЕНОМЕНАЛЬНЫЙ СУЛИКО.
Глава 7. ПЕРПЕТУМ МОБИЛЕ ИЛИ "ОПЕРАЦИЯ ВОЗМЕЗДИЯ".
Глава 8. "НАВАЖДЕНИЕ БАРУХА..."
Глава 9. ДАВИД, сын АДОЛЬФА и ШУШАНЫ.
Глава 10. "ПАХНЕТ ПОРОХОМ?.">

Ряженые (7)

[1] [2] [3] [4]

Не было дня, чтобы Марийка не вспоминала о доме; дети, вскрикивая во сне, будили друг друга, Ахава снова болела, ей не хватало воздуха... Когда теснота, наконец, довела Марийку до слез, она позвонила матери в Тель-Авив, и, неделю спустя, та доставила в чемоданчике "дипломат" все оставшиеся у нее шекели с портретами неведомых ей израильских вождей ("Я их банкам не верю.").

Дом становился реальностью. Осталось немногое, уломать упрямого Юрастика, который о "поселениях" почему-то не хотел и слышать, и - найти, наконец, хороший дом, удовлетворив все семейные требования: просторный, "чтоб разместилась вся орава", - мечтала Ксения Ивановна, "не продувной", это просила бабушка, и, по наказу Марийки, "чтоб никаких лестниц! Бабушка от нашей иерусалимской крутизны каждый день помирает, и коляску нет сил тащить, бросаю внизу."

Как ни желанен был для израильских подрядчиков - "кабланов" Ксенин "cash" (наличные), для виллы в Иерусалиме и даже для большой, на три-четыре спальни, квартиры сумма, как и предполагал Юра, была смехотворно мала. Ксения оставила у него на неделю свою "Вольво", и Юра, волей-неволей, двинулся на поиски.

Однако вначале вовсе не в поселения, а в район Катамон, который иногда называли "дном Иерусалима". Даже отыскал две полуразрушенные квартиры, которые можно объединить в одну и отремонтировать. Для этого у них, пожалуй, денег достаточно. На остановке автобуса встретил знакомого, учителя иврита. Поведал учителю радостно, что теперь ему, Юре, ни к чему забираться в места, где стреляют по детям. Здесь он никого не выселил, не утеснил...

Знакомый посмотрел на Юру удивленно.

- А на какой улице ты стоишь? - спросил он.

Юра отыскал взглядом на доме железную табличку. Улица называлась "Пальмах" - в честь военных отрядов рабочей партии, отвоевавших государство Израиль...

Учитель иврита усмехнулся, посоветовал, по доброму, не мучить самого себя. Даже оплот израильского либерализма - Тель-Авивский Университет возведен на месте арабской деревни...

Юра вдохнул горестно: "То-то твердят, в Израиле нет слова "Лама?" (Почему?) Есть "Каха!.." (Так!)

Однако и на квартиру в Катамоне денег не собрали...Тем не менее, при слове "поселение", у Юры будто уши закладывало...

Марийка извелась. Юрины льготы, говорят, кончатся вот - вот... А без банковской ссуды, на тридцать лет рассрочка, и собачьей будки не построишь. А он как оглох! Опять его "точки", что ли?

Марийка на семейном корабле была уже капитаном опытным, знала, на Юрины "точки" полезешь, пропорешь кораблю брюхо. Дождись половодья, тогда спокойно достигнешь чего угодно... К тому же "точки" "точкам" рознь. Тогда, в этом проклятущем Дворце имени Горбуна, что ли? упрись она на своем, не заглядывай они в это вонючее логово, никто бы никогда Юрастика и пальцем не тронул. Он трудяга безответный, на нем и там воду возили, и тут возят... А сейчас буду железной. Наперекор его непонятным "точкам". Его дурацкой логике. Дети! Они решают...

И Марийка снова вызвала на помощь свою маму.

Ксения Ивановна, человек деловой, немногословный, поглядела на обжигавшие синеватым огнем, точно раскаленные угли, глаза зятя, - он все время отводил их куда-то в сторону, - и потребовала прямого ответа: в чем корни его упрямства?

- Поселения - это нееврейская политика,- ответил Юра, потянувшись к книжной полке, на которой стояли толстущие фолианты в золоченых переплетах.

- Не надо по книгам, - Ксения Ивановна отстранилась от них артистически плавным движением руки. - Ты по жизни... И кратко. Так, чтобы даже Ксении Ивановне, у которой мозги в ногах, было все понятно.

Юра улыбнулся.

- Уничижение паче гордости, Ксения Ивановна... Кратко? Политика поселений - это политика войны без конца. Если мы согласимся, то станем заложниками этой самоубийственной политики. Я был заложником в России. Но тогда жил и выжил надеждой... Здесь у заложников нет и проблеска надежды...

- Возможно, это правда. Я уважаю твою правду. Но... у ребенка складывается характер, он крепнет или слабеет на всю жизнь, когда он спит не вдоль кровати, а поперек. В эти золотые годы. Это наша, материнская, правда... Я предлагаю компромисс, против которого ты, как отец, вряд ли будешь возражать. Мы берем дом в любом поселении. Временно. На год или два, максимум. Даю, как острили в нашем знаменитом театре, социалистическое обязательство танцевать быстрее-лучше, и помочь тебе через один-два года купить дом там, где твоя душа захочет. Подумай. Ты уж не мальчик. Тебе тридцать три. Возраст Христа Спасителя...

- Тут думай-не думай, - Юра поежился, как от озноба. - ... "Каха!" (Так!)

... Все поселенцы, выбирающие себе жилье, спрашивают, сколько стоит дом, проложены ли к нему дороги, сухой ли дом, куда смотрят балконы, - на юг, на север? А будущий поселенец Юрий Аксельрод, прежде всего, выясняет, что было на этой земле раньше? Тридцать лет назад? Пятьдесят лет назад? "Кабланы" искренне недоумевали: да какая тебе разница? "Странный покупатель!" Рав Бенджамин уже слыхавший о "странном покупателе" в поселениях, заметно обрадовался русской пословице "по одежке протягивай ножки", с которой Юра явился к нему; дал своему новому программисту телефоны поселений, расположенных, как он сказал, в чисто еврейском месте. Правда, лучшее из них было неподалеку от воинственной Рамаллы. Юра взял телефон с недоверием: какое еще "еврейское место" под Рамаллой, мусульманского гнездовья, куда и не сунешься...

Но рав "Бешеный янки" славился взрывным характером, а легкомысленным никогда не слыл, и Юра выкатился за пределы израильской "зеленой черты".

Ехал без робости, но и не без опасения. Одно дело, когда ты в пригородном автобусе, под охраной автоматчика, а совсем другое, когда ты один, как перст. Мелькнуло опасливое, даже пистолетом не обзавелся.

Шоссе, видно, только уложили. Солнце еще не летнее, а свеженький асфальт уж как сковородка на огне. Тянет горьковатым запашком - смолой, варом. Дорога пустынна. За все время - ни души. Обогнали с ревом клаксонов два армейских джипа. Один - с израильскими десантниками. Второй - с палестинскими полицейскими. Взглянул на карту, лежавшую на коленях. Шоссейка как раз пограничная: слева - Иудея, справа - Самария. Места исторические, библейские. "Куда русскому еврею податься"?- спросил Юра самого себя с нервной веселостью.

На первой же развилке, у обочины, - ободранный, с фанерным верхом, джип. Патрульные с автоматами. Явно чужие, не израильские. Затормозил со стесненным сердцем. Спросил, что требуется? Документ? Вот, измялся, правда, но не просрочен...

- У тебя на голове документ ,- ответил палестинец и махнул рукой, мол, проезжай...

Юра машинальным жестом коснулся своей черной кипы, съехавшей на затылок. Улыбнулся облегченно: этот-то никогда не просрочен. И для них, слава Богу милосердному, тоже...

Узкий проселок слева, в Иудею, едва не проскочил. Сразу от шоссе дорога круто нырнула вниз - "вади", глубокая расщелина в белых полуразрушенных скалах. Только разогнался - запетляла дорожка круто вверх. Серпантин... И так до самого поселения на макушке горного хребта. "Иудейские горы - мечта начинающего шофера," усмехнулся Юра, снижая скорость до предела. Все равно, на поворотах шуршат, летят в пропасть из-под шин камушки.

По склону, то зеленому, то белому, каменистому разбросаны дощатые "караваны", вагончики без колес - для тех, кто лишь строится. Повыше двух-трехэтажные белые виллы. С огромными, как танцплощадки, балконами и прутиками посадок. Небольшие зеленые участки возле домов в навале сглаженных, "обвалованных" древним ледником камней. Все тут чрезмерное, подумал Юра. И поселенческая гордыня, и высота. И горячий ветруган, едва на ногах устоишь. А крутизна склонов-участков возле домов какая? Хоть садись хозяин на свою "пятую точку" и катись до моря. А каменюки - не обойти-не объехать!. Как тут моим малюткам жить?.. Еще поворот, и выше некуда. Израиль как на ладони. Вот, серые каменные плеши у Мертвого моря. И сам бывал там, и возил туда своих французов! С другой стороны далеко-далеко темная полоска лесов. Израильский север, неспокойный Ливан. Глаза начали слезиться: дальние горы слепят. Близкие, как цвета радуги: то серовато-белые, меловые, да с солнечным розоватым отливом, то зеленые, травянистые. Красота неземная. Что там Кавказ!.. За "вади" снова высятся пологие, размочаленные временем хребты Иудейских гор. За каким-то из них Рамалла... До нее ни души. Лишь жаркое безлюдье в россыпи неземных камней без конца и края. Прямо Луна...

На скале, возле трехэтажной громады-виллы, кто-то появился, махнул рукой. Отсюда он выглядел игрушечным человечком. Снова потряс ладонью. На этот раз явно приезжему на "Вольве", мол, подкатывай. И вблизи он был не великаном. Малорослый, тощенький, на худых костлявых ногах, в выгоревших шортах, по бокам которых свисали до колен белые ниточки "цицес" ортодоксального еврея. Раскинув руки, двинулся к Юре. Встречал, как родного брата, которого почему-то от самого рождения не видел.

- В чем дело? Где ты запропастился? Я тебя вчера ждал. Позавчера ждал. Я - Сулико, слышал?.. Па-ачему я грузинский еврей? Не обижай, дарагой. Я горский еврей. Только когда женился, спустился в Самтредия. Меня, генацвале, вся Самтредия знала. Мне сказал о тебе рав Бениомен, дай Бог ему здоровья и детей полную дюжину. И только что он тоже звонил. Телефон барахлит, как в Самтредия, а, может, я глуховат стал... Сказал, ты безобидный диссидент, не хочешь никого обижать, ищешь наш Эль Фрат... Дорогой, можно тебя обнять-поздравить? Двойня... У меня шестеро, самому младшему шестнадцать, в армию готовится. - И засмеялся, захлопал себя по острым коленкам: - Если б и мои тоже сразу вылетали по двое-трое. Знаешь, генацвале, вдвое меньше хлопот... - Заразительный у него смех. Не хочешь, а все равно улыбнешься. Нателла! - крикнул он в сторону дома. - Двойня приедет... Что? Есть и третий? Вах!

У дверей виллы, дубовых, полированных, почти дворцовых, ждали пышнотелая улыбчивая Нателла и два картинно огромных, мохнатых пса.

- Мать и сын, - горделиво представил Сулико собачек. - Помесь терьера с кавказской овчаркой. В отличие от моих кровных детей, слушают хозяина с полуслова. Мать... эта которая поменьше, с обрубленным хвостом, осмотрительна. А сын! Знаешь, стоит арабу проехать, сразу кидается на него. И за горло. Пришел, понимаешь, сантехник, тихий палестинец, заперли псов в дальней комнате, так они ободрали дверь, у стола оторвали планку. Звэри!

Сильно охладили собачки радость Юры. "Сулико? Адвокат был от какого-то Сулико. Вряд ли от него... Ох, не спеться нам с этим горским миролюбом."

- Что ты все про арабов? - встрепенулся Сулико... - В Эль Фрате оккупантов нет. Нет этих... агрессоров. Я в Эрец выскочил в самую первую в советской власти дырку-прохудирку, аж в 1972, вместе с бывшими российскими зеками. Говорю авторитетно: здесь живут те, кто вернулись к себе домой. И освободили...

- От кого? - не удержался Юра от вопроса.
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.