Бегство (Ветка Палестины - 3) (2)

- Ваше исследование посвящено народам СССР?

- Эта проблема, как я уже понял, не знает государственных границ...

Впалые щеки доктора Зибеля начали покрываться красными пятнами. Наум вытер платком взмокшую голову. Больше всего он боялся подобных минут неизбежных, осточертевших ему вспышек профессорского самолюбия. Еще минута, и перевернут академики телегу, и тут уж будет не до обсуждения!.. "Сколько бы лет назад ты ни покинул родину социализма, все равно горит у тебя на лбу тавро нетерпимости: "MADE IN USSR..." Не зная, как предотвратить перепалку, Наум кивнул Элиезеру: мол, вступай австралиец! Но только стреляй попрежнему поверх голов, не называя имена, а критикуя правительство в целом. Кто в Израиле не костерит правительство? И кто на это обращает внимание? "Давай, австралиец! Вперед!.. " Наум улыбнулся настырному новичку. Мол, усек ситуацию?

Чуть улыбнулся в ответ Эли: ничто не сближает так, как невидимые токи.

Эли снова всплеснул рукой: - Мне по душе ваша откровенность, господин Гур! Алия семидесятых, действительно, не смогла изменить политического климата Израиля, не добилась законного места в Кнессете, словом, не подстелила нам соломки. И вот выбрасывают на улицу именно нас, "олим ми Руссия". Ни один аргентинец, ни один албанец или тамил, живущие подолгу в Центре, не получили повестки на выселение. Только русские...

Зал вскричал дружно: - Хватит врать!.. Что у нас, расовая дискриминация?.. Проверить, изобличить клеветника!

- Дискриминация это или нет, - разбирайтесь, если хватит прыти. Пока очевиден результат: алия-90 брошена на произвол судьбы: на безработицу, шулерство маклеров, на "патриотов" - домовладельцев, отпетых сионистов, вздувших цены на квартиры втрое. Одинокие старики спят на садовых скамейках, многодетные семьи -в палатках, а на носу зима с проливными дождями... Вскинул глаза на Наума, тот кивнул ему ободряюще. - Не могу понять вас, господин Гур, почему в ресторан "LA IVAN" пропускали, как в здание генерального штаба - по именным приглашениям. А прессу выталкивали взашей. Даже в России уже так не выталкивают - знаю доподлинно! Хотел бы я знать, почему такие порядки?

Улыбки на лице Наума как не бывало. Вскочив со стула, он произнес убежденно, с брезгливой усмешкой: - Наша пресса нагнетает среди олим страх и истерику! Смакует несчастья!.. Не успевают человека вынуть из петли, как во всех изданиях это подробно расписано. Какой-то ужас!

- Вот именно! - вскричал доктор Зибель удовлетворенно. - В Израиле все устраиваются, в конце-концов.

- Ну-у, положим, - Наум усмехнулся. Неожиданная поддержка его явно не обрадовала. - Газетчики притащились сюда зачем? - продолжал он еще более зло. - Заче-эм, я вас спрашиваю?! Порадовать читателя новыми ужасами! Сообщить, что, как и ожидалось, алия-90 пустила юшку из носа алие-70, и наоборот! Нечего тут делать щелкоперам!.. - Он хотел было дать слово старому врачу из алии-70, но "австралиец" такого поношения своих коллег оставить без ответа не мог.

- Чем же ваши взгляды на гласность, господин Гур, отличаются от взгляда советского аппарата, который спит и видит, как свернуть шею свободной прессе?

- Регламент!.. Регламент! - прозучало из зала суетливо. Какое!..

- ... Если мы сегодня не поставим все точки над "i"... Я журналист и отвечаю за свои слова не менее, чем доктора наук: в России газетчика за ошибку убивали. Я в стране свободного слова и сегодня обязан высказаться и за тех, кто остался за дверью. Вы двадцать лет в свободном мире, уважаемый Наум Гур, а, оказалось, и вы свободного слова боитесь, словно вы не ученый с мировым именем, а лубянский хомо-советикус, которому есть что скрывать, есть чего бояться...

Те, кто знали, каким бойцом Наум Гур был в Москве и каким чудом ушел от Лубянки, с интересом повернули головы к неосмотрительному и драчливому новичку, предкушая, какой с него сейчас полетит пух. И не ошиблись в своих ожиданиях.

- Не вам, представителям поддиванного еврейства, меня упрекать! взорвался Наум. - Да, поддиванного, ибо вы, в отличие от нас, еще целых двадцать лет мирились с советской жандармерией, притерлись к ней, а как что - голову под диван! Вы что, от коммунистов бежали? От совдепии? Вы в Россию вросли всеми корнями, стали русскими Иванами. Вы бежали... - Он стал загибать пальцы. -Алеф! От пустых полок магазинов. Бет! От унижений и страха перед черносотенной резней, подготовленной вашей родимой партией. Гимел! От Чернобыля бежали. А политика... что вам политика?! Где вы были, сирые, когда нас заталкивали в "воронки"?!

- Так что вам теперь за вашу доблесть подушную подать платить?! прозвучал насмешливый молодой голос.

Наум набрал в грудь воздуха, чтобы выбранить, устыдить юнца, но не произнес ни слова. Он знал в себе это качество: понесет, помчишься, как буер на льду. Почище этого Элиезера..."Сорвет с тормозов - считай до пяти", говаривала Нонка, жена. Наум тяжело опустился на стул, затих.

Но - не затих зал. Рвануло, как от детонации изо всех углов: Улюлюкали вместе с гоями!.. Предавали нас анафеме!.. Обзывали предателями, трусы поганые!.. Родственники переписываться боялись!.. Я за Израиль в тюрьме сидел, - кричали у дальнего стола, - а вы?! Прикатили на готовенькое?!

- Это Курт Розенберг прикатил на готовенькое?! Да он воевал с нацистами, когда вы еще не родились!.. Назовите мне хотя бы одного нынешнего израильского деятеля, который бы сражался с наци?!

- Ша! Киндер, ша! - Наум замахал руками. Черта с два, остановишь! Одни русские едут! По крови русские! - взметнулся толстяк в черной кипе. Говорят, их двадцать пять процентов. Только деды евреи. Менделевич считает, что надо менять закон о возвращении...

- Хватит, Изя, сядь не позорься! - кто-то дернул толстяка за рубаху.

- Ша, говорю! Евреи, ша!

- Израиль обязался принимать вас, как евреев, дать пищу и крышу над головой, - забасил бородач, сидевший возле молчаливого Володи Слепака. - Он дает и пищу и какой-никакой кров. Но он вовсе не обязался принимать вас, как физиков и лириков! Специалистов по вечной мерзлоте и прочему!

- Вот это уж совсем интересно! - воскликнул доктор Аврамий Шор со свойственной ему иронией. - Для моих исследований, ну, просто новое слово...

И тут взмыл чей - то фальцет: - Когда мы строили...

Наума как по голове ударили. "Кеше анахну бану..." - услышал он точно наяву. Именно так начинали свои горделивые речи бывшие жители польских местечек и румынских сел послевоенных лет, встречая без родственного гостеприимства русскую алию семидесятых. "Кеше анахну бану..." ("Когда мы строили...") А вы, мол, русские, прибыли на готовенькое...

Наума всегда раздражало это "панское высокомерие местечковой жидовни", как он говаривал. Его мало занимало, что скажут о нем. И вот... Ох, порода человеческая! Наум скривил губы в ухмылке. Сказал не без горечи:

- Ну, вот, приехали, родимые... анахну банщики! Зал как холодной водой окатили. Притихли люди. Каждый, в свое время, по плевку получил: "Кеше анахну бану... " Для иных это были первые ивритские слова, которыми их встретили.

Когда опять стал слышен скрип стульев, Наум, не мешкая, перешел к делу, ради которого собрал людей:

- Дорогие бороды! "Подстелить соломки" новичкам... Как это мне сейчас представляется?.. Прежде всего, по очереди, вместе с сохнутовскими чиновниками, встречать алию в Лоде. У самолетов.

- Пытались! Не пустят! Стоят насмерть!

- Кореши, беру это на себя!

- Наум, там теперь новые люди! - послышался возглас.
[1] [2] [3] [4]