(Синявский Андрей Донатович). Голос из хора (6)

- Он! Он! - Его волчьи глаза...

Но свидетели из покупателей все очень хвалили:

- Такой вежливый, обходительный. Мы думали - артист...

Подсудимый - адвокату:

- Вы - защитник? Вы пришли - защищать! (Критически окидывая неказистую, должно быть, фигуру) Меня? Чем же вы будете меня защищать? Бумагами? (Кивнув назад) Они меня - под штыками, а вы - бумагами?!!..

Мечтательно:

- Хорошая вещь - эф-8!

(Лимонка)

- Если шуметь будем - так вместе!

(Формула предостережения - потерпевшему в грабеже)

...Сидя долгие годы, он обдумывал новые планы, пока не остановился на одном, абсолютно, как он уверял, безопасном. Поздно вечером на пару с товарищем входишь в вагон-ресторан. Перекрываешь вход и выход. Снимаешь кассу. Ну, по мелочам у кого. Потом велишь всем присутствующим выпить до капли винный запас в буфете. Силой оружия. Все, понятно, в стельку, до потери сознания. Пока они проспятся, очухаются - мы уже далеко.

(План, в самом деле, представился мне генеральным: в нем слились воедино - вино, грабеж и фокус.)

Как брали Спартака. Трое с ломами, раскалив их предварительно докрасна, в рукавицах, пошли на него. Просто на нож взять его было нельзя. Спартак начал хвататься за ломы и пожег руки. Тогда его убили. - Кончина его была довольно замечательна.

О Пушкине рассказывают, что, когда он сидел однажды у костра с одним шпаненком, к ним подошел старшина с пистолетом и начал гнать на работу. Шпаненок огрызнулся. Мент выстрелил и убил. - Ах, ты мразь! - говорит Пушкин, и нащупывает сзади, как сидел, какую-нибудь палку или топор, но ничего не нашарил, и медленно встает, и медленно идет на мента. - Мерзавец!

А в углу рта у него еще дымилась папироса.

- Не подходи - убью! - кричит мусор, и целится, и пятится, побледнел, как вот эта стенка, и руки у него дрожат.

- Духу нехватит! - отвечает Пушкин, придвигаясь вплотную.

И, вынув изо рта окурок, он погасил его о лоб старшины. Потом повернулся и спокойно пошел себе. Тот так и не выстрелил.

...Чищу стулья - старательно, и по качеству они у меня лучше всех блестят, но с нормой не могу справиться - медленный, а надо очень быстро летать руками, хватая то шкурку, то циглю, то замазку для замазывания щелей и царапин. Хороший стиль (или стул), я заметил, достигается неуверенностью в себе. Стилисты, как правило, неувереннейший народ, и свою недостаточность они стараются компенсировать вниманием к слову, шлифовкой. Неуверенный не может позволить себе работать плохо, левой ногой. Гений - позволяет.

Хорошо, когда в заголовок вынесено что-нибудь яркое, блестящее: "Князь Серебряный", "Остров Сокровищ". Потом такие названия сохранились только на марках: Борнео, Бразилия. Но первый роман в литературе уже был позолочен: "Золотой Осел".

"Таинственный остров", "Три мушкетера"... Названия книг тогда издавали чудную музыку и, кажется, заключали в себе больше смысла, чем сами книги. Вспоминаю, с каким замиранием это произносилось, как пахли те страницы и корешки и каким серебром отливал нечитанный до сих пор "Князь Серебряный", - полнота слова в детстве, кто нам вернет ее, кто вернет?..

Стихотворение блатного поэта, обращенное к братьям-писателям, начиналось словами:

Вам рассказать теперь спешит

Ваш сын и брат духовной плоти,

Что мы - как давленные вши

Или посуда с-под харкотин.

Больше я, к сожалению, не запомнил. Но у него были еще хорошие строки - о заключенных:

Им белый свет - уже с дырой,

Им небо валится на плечи!

Литературные обороты - из автобиографического романа местного сочинения:

"Мы рвали цветы и т.д."

"Патефон лил песни".

"Мелодия стояла в голове".

"Я ничего тогда не знал о краткости жизни".

Штампы, оказалось, играют сюжетообразующую роль, а не только стилистическую. На них опирается сознание, разматывая рассказ по знакомой канве. Глупейшие обороты, типа "как гром среди ясного неба", "я весь трясусь, но у меня сильно работают сдерживающие центры", "обнимаю-раздеваю, и она отдается ", - при многократном повторении превращаются в колеса сюжета, в механизмы действия. "Красавец", "кровь с молоком", "в самом соку", "в ратиновом пальто" - они перепрыгивают с ветки на ветки, по событиям, с "него" на "нее" ("как лань", "как серна"), и благодаря им все совершается естественно, само собою - как в жизни.

Попробуйте усомниться в штампе - обида: так на самом деле было (и ведь, действительно, все так и было). Человек с биографией счастлив: все-таки пожил. "Пожил" - как приобрел, накопил. Ему кажется, стоит все это богатство описать своими словами - и получится "великий роман" (не получится).

Штампы - знаки искусства. Верстовые столбы. Следуя ими, жизнь, сама не замечая того, превращается в легенду и сказку.

...Пела скрипка приволжский любимый напев,

Да баян с переливами лился,

И не помню тогда, как в угаре хмельном

В молодую девчонку влюбился.

Чтоб красивых любить, надо деньги иметь,

Я над этим задумался крепко,

И решил я тогда день и ночь воровать,

Чтоб немного прилично одеться.

Воровал день и ночь, как артистку одел,

Бросал деньги налево-направо,

Но в одну из ночей крепко я подгорел,

И с тех пор началась моя драма.

Коль настала беда - открывай ворота.

- До свидания, - крикнул, - красотка!

Здравствуй, каменный дом, мать-старушка тюрьма,

Здравствуй, цементный пол и решетка!

- Простой такой, нескандальный. Смеяться любил, шутить. Померли все.

Кашу опять получаю и заметно поправился, смешно, когда зависишь от мизеров, но это и правильно - понимать легчайшую свою уязвимость, ткни пальцем и нет тебя, все держится на соплях, а как живуч, поди ж ты...

29 ноября 1968.

...Когда стало совсем плохо, я лег на койку и в подкрепление взял у соседа новеллы Эдгара По, случившиеся вдруг под рукой. В рассказе "Низвержение в Мальстрем" мне между прочим встретилось то, что я желал бы услышать, - настолько точно оно поворачивало мысли попавшего в водоворот человека в искомую сторону. Осмелюсь процитировать:

"Можно подумать, что я хвастаюсь, но я вам говорю правду: мне представлялось, как это должно быть величественно - погибнуть такой смертью и как безрассудно перед столь чудесным проявлением всемогущества Божьего думать о таком пустяке, как моя собственная жизнь. Мне кажется, я даже вспыхнул от стыда, когда эта мысль мелькнула у меня в голове. Спустя некоторое время мысли мои обратились к водовороту, и мной овладело чувство жгучего любопытства. Меня положительно тянуло проникнуть в его глубину, и мне казалось, что для этого стоит пожертвовать жизнью. Я только очень сожалел о том, что никогда уже не смогу рассказать старым товарищам, оставшимся на суше, о тех чудесах, которые увижу".
[1] [2] [3] [4]