ГЛАВА СЕДЬМАЯ. Г. В. Плеханов в 1917 г. Его последние дни (1)

[1] [2] [3] [4]

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. Г. В. Плеханов в 1917 г. Его последние дни

I

В своей брошюре «Еще о войне», вышедшей в 1916 году Плеханов писал:

«Россия принадлежит не царю своему, а своему трудящемуся населению. Кому дороги интересы этого населения, тот не может быть равнодушен к судьбам России… Мы должны восставать против эксплуатации одного народа другим, как восстаем против эксплуатации трудящейся массы господствующими классами. Я сочувствую своей родине, когда она подвергается нападению, и не сочувствую ей, когда она нападает. Эксплуататор угнетает, следовательно, нападает, эксплуатируемый стремится освободить себя от угнетателя — следовательно, обороняется… Я никогда не говорил, что русский пролетариат заинтересован в победе русского империализма и никогда этого не думал. А убежден, что он заинтересован лишь в одном: чтобы русская земля не сделалась предметом эксплуатации в руках германских империалистов. А, это нечто совсем другое».

II

Весть о революции в России застала Плеханова в Сан Ремо, в Италии, где он обычно проводил зимние месяцы. Плеханов долгое время болел легкими. Несмотря на болезнь, он однако продолжал усиленно работать. Помимо многих статей о войне, которые он писал на разных языках, он в то время подготовлял свой большой труд «История общественной мысли в России». Но вдруг получилось известие о февральской революции, а затем он начал получать вместе с приветствиями и поздравлениями также просьбы друзей, чтобы он немедленно вернулся в Россию, где он теперь очень нужен.

Март месяц был для Плеханова неподходящим для того, чтобы предпринять длительное и тяжелое путешествие по морю, в особенности когда это было сопряжено с большой опасностью для жизни, ибо немцы тогда вели отчаянную подводную войну и они, несомненно, постарались бы взорвать пароход, который вез такого опасного их врага. Однако, когда Плеханов получил приглашение ехать вместе с французской социалистической делегацией, которая направлялась в Россию, он сразу бросил все свои работы и в течение нескольких часов сложил свои вещи и вместе с женой отправился в Лондон откуда вместе с французской социалистической делегацией должен был отплыть в Россию.

В Лондоне тогда находился старый друг и один из ближайших соратников Плеханова Лев Григорьевич Дейч, который тоже собирался ехать в Россию. О решении Плеханова он ничего не знал, как вдруг в одно туманное лондонское утро он получил от Плеханова приглашение придти к нему в гостиницу.

«Моего старого друга, которого я не видал уже восемь лет, — писал в двадцать третьем году Дейч в американском журнале «Ди Цукунфт». — я застал в кровати, сильно кашляющим. Но он был очень бодро настроен и оживлен. И в последующие дни погода в Лондоне была сырая и холодная. При таких условиях его поездка мне казалась слишком опасной для его здоровья. И я поэтому пытался его уговорить, чтобы он не ехал. Но сразу, при первых же моих словах он сам признал, что поездка для него связана с большим риском. «Я предчувствую, — сказал он, — что долго жить в России не буду. Но не поехать я не могу. Старый солдат революции должен быть на своем посту, когда его зовут». Мои доводы в пользу того, почему он должен отложить свою поездку на более благоприятное время, на него не подействовали. Насколько он сам, как и жена его, сознавал всю опасность их поездки морем до Норвегии, показывает тот факт, что оба они у меня оставили прощальные письма, своего рода завещание, которое я должен был передать их дочерям, если они погибнут. Но Плехановым удалось благополучно приехать в Россию».

Ночью тридцать первого марта к финляндскому вокзалу в Петрограде тянулись массы рабочих, учащаяся молодежь, общественные деятели, члены Совета рабочих и солдатских депутатов, члены Государственной Думы и Временного правительства. Вместе с ними шли части бывшей царской гвардии с красными знаменами и оркестрами музыки. Этот огромнейший человеческий поток сразу наводнил весь вокзал, платформу и даже ближайшую площадь. Люди, которые были легко одеты, не по погоде, дрожали от предрассветного холода» но все же терпеливо ждали опоздавший поезд, который должен был прибыть из Финляндии. Но вот издалека послышался свисток, показались огни локомотива, и поезд медленно остановился у платформы. Оркестры грянули «Марсельезу». Многотысячная публика рвалась вперед с возгласами радости и приветствия. То приехал Плеханов.

И когда Плеханов с женой вышел из вагона, тысячи рук потянулись к нему. Глаза у всех сияли. У многих на лицах были слезы и радостные улыбки. Его обнимали, прижимали к себе, целовали. При непрекращавшихся звуках оркестров и радостных возгласов толпа Плеханова оторвала от его супруги и захватила его в людской водоворот. Жена его, которая очень опасалась за его здоровье, напрасно умоляла публику не налегать на него слишком сильно, никто к ней не прислушивался. «От большой любви и большой радости мои соотечественники меня чуть не задушили» — рассказывал потом Плеханов, который после этой торжественной встречи испытывал большие муки. Из-за больных легких ему трудно было дышать. Его так прижали, что он чуть не упал в обморок.

В обширных царских палатах, куда «дорогие соотечественники» его в конце концов привели, начались длинные приветственные речи. Говорил председатель Совета рабочих и солдатских депутатов Николай Чхеидзе, члены Временного правительства и другие. На лицах у всех была радость, у многих в глазах стояли слезы. Несмотря на то, что было уже очень поздно и Плеханов страшно устал, его сразу повели на заседание Совета рабочих и солдатских депутатов, где опять-таки продолжали приветствовать и обнимать больного гостя, который еле держался на ногах. Все же он вынужден был отвечать на эти речи.

Так петроградский пролетариат, войска, интеллигенция и население приветствовали ветерана русской революции, старого борца за свободу, который 37 лет провел в изгнании, а теперь с большой опасностью для жизни предпринял поездку в Петроград.

В своей речи на заседании Совета Плеханов, между прочим, сказал:

«По своему происхождению я мог принадлежать к числу угнетателей. Я мог принадлежать к «ликующим, праздно болтающим, обагряющим руки в крови». Я перешел в лагерь угнетенных, потому что любил страдающую русскую массу, потому что любил русского крестьянина и русского рабочего. И когда я признаюсь в этой любви, разве кто-нибудь обвинит меня в преступлении? Такого человека между нами нет и быть не может. (Шумные аплодисменты). Я всегда был за освобождение русской трудящейся массы от ига ее домашних эксплуататоров. Но когда я увидел с полной ясностью, что к числу Романовых, к числу их приспешников, к числу всех тех, которые стояли жадной толпой у трона, к числу угнетателей русского народа спешат присоединиться Гогенцоллерны, спешат присоединиться немцы, то я сказал: наша обязанность защищать весь русский народ от немцев, защищать его от Гогенцоллернов».

«Я никогда не видел, товарищи, почему эксплуататор, говорящий по-немецки, должен пользоваться каким-нибудь снисхождением с нашей стороны сравнительно с эксплуататором, говорящим по-русски. Это не имеет никакого смысла. Мы желаем России освобождения от всякой эксплуатации, откуда она бы ни шла. Да здравствует вольная Россия, независимая, избавленная от эксплуатации как со стороны внутреннего врага, так и со стороны внешнего!… Мы должны помнить, что, если немцы победят нас, то это будет означать не только наложение на нас ига немецких эксплуататоров, но и большую вероятность восстановления старого режима. Вот почему надо всемерно бороться как против врага внутреннего, так и против врага внешнего».

И в последующие дни, в продолжение нескольких недель двери дома Плехановых не закрывались. К нему приходили разные посетители — члены Исполкома Совета рабочих депутатов, представители фабрик и заводов, депутации рабочих, солдат, матросов и такие лица, как адмирал Колчак, генералы Алексеев, Корнилов, Родзянко и даже монархист Пуришкевич. Со всех концов России ежедневно получались на его имя десятки писем и телеграмм с пожеланиями, просьбами, предложениямиоторганизаций, групп и отдельных лиц.

В 1917 году Плеханов оказался одним из самых ярых и последовательных противников большевизма. В мае 1917 г. он писал в своей петроградской газете «Единство»:

«Большевики хотят искусственно ускорить исторический процесс, сделать в России социалистическую революцию в такое время, когда еще нет необходимых для нее условий. Их выступления очень дорого обошлись России. Поэтому необходимо как можно скорее отмежеваться от них. И когда они говорят другим социалистам: «Не душите своих друзей, давайте совместно работать», революционное демократическое большинство должно решительно ответить им: «Работать вместе с вами можно только на гибель русского государства и русской революции…»…

«Захват власти большевиками — будет самым большим несчастьем, которое только могло случиться с русским рабочим, а стало быть, и с Россией».

Так говорил Плеханов еще в мае 1917 года. Незадолго до Октябрьского переворота он писал:

«Социалистический строй предполагает, по крайней мере, два непременных условия: во первых высокую степень развития производительных сил, так называемой техники; во вторых весьма высокий уровень сознательности в трудящемся населении страны. Там, где отсутствуют эти два необходимых условия, не может быть и речи об организации социалистического способа производства. Если бы рабочие попытались организовать его при отсутствии указанных условий, то из их попытки не вышло бы ничего хорошего. Им удалось бы организовать только голод. Неизбежным следствием «организации голода» явился бы жестокий экономический кризис, после которого рабочие оказались бы в положении гораздо более невыгодном, чем то, в котором они находились до своей попытки. Толковать об организации социалистического общества в нынешней России — значит вдаваться в несомненную, и притом крайне вредную, утопию».

5 июля 1917 г., после провала июльского восстания большевиков, Плеханов писал в «Единстве»:

«Когда сторонники Ленина начинают гражданскую войну, демократическое большинство обязано защищать свою позицию и свое правительство. А когда на эту позицию и на это правительство предпринимается вооруженное нападение, тогда нельзя довольствоваться добрыми советами по части общественного спокойствия и хорошими речами о выгодах общественной тишины. Оружие критики становится бессильным там, где начинается критика посредством оружия. Проклятие тем, которые начинают гражданскую войну в эту тяжелую для России годину. И горе тем, которые не умеют ответить насильникам ничем, кроме хороших слов!»
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.