18 (1)

[1] [2] [3] [4]

18

Три дня спустя он был еще жив. Он лежал в светлой палате первоклассной больницы, Брюс Томас выбрал ему тихого пожилого доктора — спокойного и молчаливого. Часто заглядывал к нему и главный хирург больницы, веселый полный мужчина. Приходил он будто бы поболтать о кино и театре, но Крейг знал, что он внимательно за ним наблюдает, ожидая симптомов, означающих необходимость немедленной операции. Когда Крейг спросил, каковы шансы на выздоровление после такой операции, хирург ответил прямо, без колебания: «Пятьдесят на пятьдесят». Если бы у Крейга были родные, с которыми доктор мог бы поговорить, то он, доктор, вероятно, сказал бы им, а не больному. Но пока что Крейга навещали только Томас и Белинда.

Ему давали в небольших дозах наркотики, и он не чувствовал сильной боли. Болели только руки от игл после пяти переливаний крови и внутривенных вливаний глюкозы и физиологического раствора. Почему-то засорялись трубки и выпадали из руки иглы. Вены на руках становилось все труднее нащупать, так что в конце концов пришлось призвать на помощь больничную специалистку, прелестную молодую скандинавку. Та потребовала очистить палату и даже выставила за дверь его дневную сиделку, крепкую пожилую даму — экс-капитана службы медицинских сестер, ветерана корейской войны. «Терпеть не могу зрителей», — сказала специалистка. «Вот что значит талант, — подумал Крейг. — В больнице ли, где ли, с ним всегда считаются». Девушка, встряхивая своей маленькой белокурой головкой, долго ощупывала его руку, потом одним ударом ловко и безболезненно ввела иглу в вену и приладила бутыль с раствором. С тех пор он уже ни разу ее не видел. К сожалению. Она напомнила ему молодую датчанку-мать, которую он встретил у плавательного бассейна в Антибе. «Пятьдесят на пятьдесят, — поразился он, — а вот поди же, какие мысли человеку в голову лезут».

Больше всего докучали головные боли после переливаний крови. Ему сказали, что это нормально. Ну конечно, тем, кто работает в больнице, боль должна казаться нормой.

Томас был безупречен. Он навещал Крейга по два раза в день, не слишком, однако, подчеркивая свою озабоченность. «Вполне вероятно, — сказал он на третий день, — что меньше чем через две недели вас выпишут, и тогда мы приступим к работе». Но он не тратил времени зря. Получил согласие кинокомпании «Юнайтед артистс» и вел с ней переговоры о бюджете в полтора миллиона долларов. Для натурных съемок он уже подыскал большой старый особняк в Сэндс-Пойнте. Томас считал само собой разумеющимся, что Крейг будет вторым продюсером. Если он и знал что-нибудь о сомнениях хирурга в возможном исходе операции, то ни намеком этого не показывал.

Когда он был у Крейга на третий день его болезни, дверь распахнулась и в палату шагнул Мэрфи.

— Какого дьявола ты тут валяешься? — громко спросил он.

— А ты какого дьявола тут делаешь? — в свою очередь спросил Крейг. — Я думал, ты в Риме.

— Да вот — не в Риме. Привет, Брюс. Вы что, ребята, уже ругаетесь?

— Да, — с улыбкой сказал Томас. — Искусство вечно, язвы быстротечны.

Крейг чувствовал себя настолько утомленным, что не стал интересоваться, откуда Мэрфи узнал, что он в больнице. Но он был рад, что тот приехал. Мэрфи все уладит. Стало быть, он может плыть в приятный мир дурмана и грез, в котором день сливается с ночью, а боль и наслаждение превращаются в словесные абстракции. Зная, что дела его теперь в надежных руках, он мог целиком сосредоточиться на усмирении своей взбунтовавшейся крови.

— Меня пустили сюда только на пять минут, — сказал Мэрфи. — Я лишь хотел убедиться, что ты еще жив. Хочешь, я привезу сюда своего врача из Беверли-Хиллс? Его считают лучшим в стране.

Все, к чему имеет отношение Мэрфи, — лучшее в стране.

— Не надо, — сказал Крейг. — Здесь прекрасные специалисты.

— Ну, тогда поправляйся и ни о чем другом не думай. К тому времени, как ты отсюда выберешься, я приготовлю тебе на подпись такой контракт, что в «Юнайтед артистс» завопят от ужаса. Пошли, Брикс. Разговор наш — не для ушей больного. — Мэрфи грубовато похлопал Крейга по плечу и ласково добавил: — Не надо так пугать старых друзей, Джесс. Соня целует тебя. Ухожу, ухожу, сестра. — Экс-капитан службы медицинских сестер делала ему страшные глаза и выразительно поглядывала на часы.

Томас и Мэрфи вышли. Сиделка поправила подушку и проворчала:

— Все дела. От них мрут больше, чем от пуль.

«Человеку, начавшему трудовую жизнь в театре, лучше всего закончить ее в больничной палате», — подумал Крейг. Здесь как на сцене. Герой — в центре, на него направлены все прожектора. Врач — режиссер, но при этом исполняет также одну из ролей. Большую часть представления он наблюдает из-за кулис, готовый вмешаться, когда необходимо, шепчет актерам, что им пора на выход, что выходить надо с улыбкой и не следует чрезмерно затягивать монологи и диалоги. Сестры, точно рабочие сцены, переносят с места на место реквизит: градусники, тазы, судна, шприцы, инструменты для взятия и вливания крови.

У героя роль длинная — все вертится вокруг него, он не покидает сцены, он единственный исполнитель. Это обусловлено контрактом. Неблагодарный, он иногда ропщет на свое главенствующее положение, готов разругать игру других актеров и не прочь бы их заменить или сократить их роли. Прежде всего он убрал бы, если б мог, Белинду Коэн. На четвертый лень его пребывания в больнице она решила, что он непременно поправится и что процесс его выздоровления ускорится, если он перестанет хандрить, как она выразилась, и займется повседневными делами. Она доложила ему, что расплатилась за него с отелем и собрала вещи. Экономии ради чемоданы его хранятся теперь в конторе. Почту она будет приносить. Все оповещены. В «Таймс» она позвонила. Он попробовал протестовать, но она, как убежденная сторонница порядка и светских приличий, сказала, что друзья, родные и общественность имеют право знать. Он не стал спрашивать, каких друзей и родных она нашла нужным оповестить. Телефон в конторе звонит весь день. Он удивится, когда узнает, какое множество людей проявляют к нему внимание. Надо полагать, что при ее деловитости скоро в его палату ринутся сотни доброжелателей. Он умолял врачей отпустить его и замышлял побег.

И все же к этому времени он достаточно окреп, чтобы принимать посетителей. Иглы из его израненных вен вытащили, переливаний крови больше не делали, он мог садиться и принимать жидкую пищу. Он даже побрился. То, что он увидел в зеркале, потрясло его. На лице была такая же зеленоватая мертвенность, как у того русского таксиста. Он принял решение: пока он в больнице, пусть мисс Балиссано, его военная дневная сиделка, бреет его Она сама это предлагала.

В почте, которую принесла Белинда, лежал счет от адвоката его жены на пять тысяч долларов. В свое время, когда Крейг наконец решил разводиться, он с облегчением вздохнул и, радуясь освобождению, в припадке щедрости согласился оплачивать ее адвокатов, понимая, что с помощью денег ему легче будет все уладить.

Пришло также письмо от бухгалтера, который напоминал ему, что надо как-то решать вопрос о семидесяти тысячах долларов, затребованных управлением налогов и сборов. Дело принимает опасный оборот, предупреждал бухгалтер.

Белинда обнаружила у него в номере экземпляр «Трех горизонтов» и прочла его. Сценарий произвел на нее благоприятное впечатление. Она принесла с собой большие альбомы фотографий голливудских и нью-йоркских актеров и рекомендовала ему посмотреть их и подумать о распределении ролей. Чтобы доставить Белинде удовольствие, он лениво полистал альбомы.

Принесла она и чековую книжку. Поступили счета, требующие оплаты. Он не был членом общества Голубого креста и не страховал себя на случай потери трудоспособности, поэтому больница в тактичной форме попросила его внести аванс. Она выписала чек на тысячу долларов. Он покорно подписал. Потом подписал чеки в уплату за аренду конторского помещения, за телефон и телеграф, уплатил членские взносы в Клуб гастрономов и в Клуб авиапутешественников. Живой или мертвый, он должен доказывать свою платежеспособность. Он надеялся, что профессор психологии из колледжа Энн не увидит его подписи.

Поскольку теперь он снова занялся делами, сказала.

Белинда, она принесла рукописи двух пьес известных авторов, приходивших в контору на прошлой неделе. Она прочла пьесы, они ей не очень понравились, но известные авторы хотели бы иметь его личный отзыв. Завтра она принесет с собой блокнот, чтобы записать то, что он продиктует. Крейг обещал прочитать пьесы этих известных авторов. Она была в восторге от цветов, которые прислали ему супруги Мэрфи, супруги Томас и Уолт Клейн, — великолепных букетов из самого дорогого цветочного магазина Пятой авеню — и пришла в ужас, когда он сказал: — Из-за них мне кажется, что я присутствую на собственных похоронах. Отправьте их в детское отделение.

О мисс Балиссано она сочла нужным высказаться подробно. Сиделка — бессердечная женщина и в то же время маниакально сверхбдительная, сказала Белинда. Ей каждый раз приходится применять чуть ли не физическую силу, чтобы прорваться к нему в палату. Фанатическая сверхбдительность опасна. Это — от негативного образа мыслей. Крейг обещал не поддаваться негативному образу мыслей и подумать о замене мисс Балиссано.

В эту минуту вошла мисс Балиссано, и Белинда встала.

— Как видно, мое время кончилось. — Она сказала это таким тоном, словно ее ударили по лицу. Белинда удалилась, и Крейг — впервые за все время — обрадовался приходу мисс Балиссано.

Увидев на столике рукописи и кипу альбомов с фотографиями, мисс Балиссано взяла их и положила на пол, подальше от глаз. В Корее она кое-чему научилась.

Когда Энн вошла, он лежал с градусником во рту. День был пасмурный, время довольно позднее, почти вечер, и в палате было темно. Энн приоткрыла дверь, она как будто готова была убежать при первом его слове. Он поднял в знак приветствия руку и молча показал на градусник. Она робко улыбнулась, подошла к кровати, наклонилась и боязливо коснулась губами его лба. Он взял ее руку.

— О папа, — сказала она и тихо заплакала. Вошла мисс Балиссано, включила свет, взяла градусник, сделала запись на температурном листке. Она никогда не говорила, какая у него температура.

— Это моя дочь, мисс Балиссано, — сказал Крейг.

— Мы уже знакомы, — угрюмо сказала мисс Балиссано. Впрочем, она всегда была угрюма. Слезы Энн не произвели на нее никакого впечатления. Повозившись немного с подушками, она добавила: — Спокойной ночи. Спите крепко. Не слишком задерживайтесь здесь, мисс. — С тем же суровым видом она повернулась и вышла. Скоро придет ночная сиделка. Ночной сиделкой был молодой пуэрториканец, студент городского колледжа. Он целыми ночами просиживал в углу палаты, читая учебники при свете тщательно затененной лампы. У него была только одна обязанность: вызвать из коридора дежурного врача, если ему покажется, что Крейг умирает. Пока что дежурного врача ему не приходилось вызывать.

— О папа, — опять проговорила Энн дрожащим голосом. — Я не могу видеть тебя в таком положении.

Эгоизм юности, прозвучавший в ее словах, вызвал у него легкую усмешку. Я, я, я.

— Это не по моей вине, нет, папа?

— Конечно, не по твоей.

— Если тебе трудно говорить — не говори.

— Я могу говорить, — раздраженно сказал он. Раздражала его болезнь, а не Энн, но он увидел по ее глазам, что она приняла его тон на свой счет, — Мы приехали, как только Йен получил от мистера Томаса телеграмму, — сказала Энн. — Мы были в Лондоне. «Интересно, — подумал Крейг, — у кого Уодли занял деньги на дорогу». Но он не спросил.

— Хорошо, что приехала, — только и сказал он.

— Ты ведь поправишься, да? — с волнением спросила Энн Лицо у нее было бледное. Плохая путешественница. Крейг вспомнил, что, когда она была девочкой, ему всегда приходилось останавливать машину, потому что ее укачивало, — Конечно, поправлюсь, — сказал он.

— Я вчера разговаривала с доктором Гибсоном — я пошла в больницу сразу же, как мы приехали, только мне сказали, что к тебе еще нельзя, — доктор Гибсон не сказал мне ни «да» ни «нет», когда я спросила его о тебе. Он говорит: «Только время покажет». Ненавижу врачей.

— Он очень хороший врач, — возразил Крейг. Он питал глубокую симпатию к доктору Гибсону — спокойному, деловитому, скромному, надежному человеку. Он просто не любит разыгрывать из себя пророка.

— Но мог же он хотя бы чуточку обнадежить! — по-детски воскликнула она.

— Видимо, он считает, что это не входит в его обязанности.

— Ты не должен стараться быть стоиком, — сказала Энн, — Йен говорит, что ты стоик. — «Ну вот, уже цитирует своего любовника», подумал Крейг — Он говорит, что с наше время такое отношение к жизни не приносит пользы.

— Налей мне, родная, стакан воды, — попросил Крейг. С него достаточно было цитат из коллекции мудрых изречений Йена Уодли. Пить ему, в сущности, не хотелось, но Энн была смущена и растерянна, и Крейг надеялся, что, попросив ее об этой маленькой услуге, он, быть может, сумеет пробить брешь в стене отчуждения, разделявшей их. Он заметил, что слово «родная» обрадовало ее. Он отпил немного из стакана, — А у тебя будут еще посетители, — сказала она. — Завтра приезжает мама и…

— О господи. Как она узнала?

— Я позвонила ей, ответила Энн с виноватым видом. — Она ужасно расстроилась. Ты не сердишься, что я ей сказала?
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.