15

[1] [2] [3]

15

Он прождал в ресторане до половины третьего, съел ленч, долго пил кофе, но Вероника так и не появилась. Джек вернулся в гостиницу, но не нашел там записки от девушки. Раздраженный, он решил забыть о ней, подняться к себе и вздремнуть. После тяжелой ночи сеанс дублирования показался Джеку особенно утомительным. Морис ворчал на Эндруса, иронизировал по поводу его внешнего вида. «Господи, – сказал Делани, – можно ли ожидать хороших результатов, если ты трахался целую ночь?»

Джек резко оборвал Делани и попытался собраться, но последствия истекшей ночи давали о себе знать. Ему следовало выспаться, но он чувствовал, что не заснет, не попытавшись найти Веронику.

Джек назвал Гвидо отель, где жила девушка. Гвидо, вероятно, хорошо поел, он был жизнерадостным, разговорчивым. Джек предпочел бы вздремнуть в тишине на заднем сиденье.

– Франция, – заявил итальянец, сорвавшись с места, когда зажегся зеленый свет, и тут же резко затормозив, чтобы не сбить старика с портфелем, – Франция – вот это страна!

Он говорил на французском языке, служившем им связующей нитью.

– Французы – избранники бога. У них есть все. Плодородные земли, полезные ископаемые, самые красивые женщины. Они не страдают от перенаселения. Это их самая большая удача. Они контролируют рождаемость. А в этом бестолковом итальянском инкубаторе женщины каждый день рожают по двадцать тысяч будущих безработных. Франция даже ввозит к себе рабочую силу.

Он покачал головой, удивляясь небывалой удачливости французов.

– Там человек чувствует себя как король. Он громко вздохнул.

– Мне надо было там остаться. Когда мой батальон передислоцировали, мне следовало дезертировать и остаться во Франции. Позже я смог бы получить гражданство. Лучшие месяцы моей жизни я провел под Тулоном. Мой капитан был жуликом, он продал нас женщине, с которой крутил любовь; она владела виноградниками, на которых мы проработали всю весну и лето. Эта дама была аристократкой. Она говорила нам: «Мои несчастные мальчики, вы проиграете эту войну, многие из вас скоро умрут, так пейте же сейчас столько вина, сколько хотите». Вино, изготовляемое на побережье, весьма крепкое; она относилась к нам с пониманием и, заставая нас спящими под оливами, никогда не жаловалась капитану. Если уж работа неизбежна, – назидательно заметил Гвидо, – всегда лучше работать на аристократа.

Гвидо сообщил, что ему платят тысячу шестьсот лир за каждый отработанный день. Эта сумма соответствовала двум с половиной долларам, он кормил на нее троих детей, но его отглаженные рубашки каждое утро сверкали белизной, туфли блестели, а волосы были аккуратно пострижены.

Он водил машину, как истинный итальянец. Гвидо считал всех шоферов трусами, а пешеходов – проворными, как газели, поэтому он мчался через перекрестки на предельной скорости в расчете на то, что другие водители испуганно нажмут на тормоза или свернут в сторону. Он несся на всех пешеходов, будь то одноногий калека на костылях или пожилая женщина с ребенком, всегда сохраняя уверенность в том, что в последний момент они каким-то чудесным образом отпрыгнут в сторону. Гвидо с гордостью поведал Джеку, что за всю свою шоферскую жизнь он ни разу даже не помял бампера. Похоже, теория Гвидо, как и другие абсурдные итальянские принципы, подтверждалась практикой.

– Когда я читаю газеты, – продолжал Гвидо, – и узнаю о трудностях, которые переживает Франция, мне становится грустно. Особенно это касается Алжира. Я грущу, потому что в итальянских газетах между строк легко прочитать следующее: «Нас вышвырнули из Африки, мы терпели Муссолини, теперь ваша очередь, ваш Муссолини уже на подходе. Теперь мы будем поучать вас».

В этот момент Джек пожалел о том, что Гвидо выучил французский язык.

– Они не сумеют одержать победу в Алжире, – продолжал Гвидо.

Ожидая часами клиента, Гвидо располагал прекрасными условиями для чтения газет и размышлений на политические темы.

– Это партизанская война, а выиграть партизанскую войну можно только с помощью террора, тотального страха. Конечно, французы прибегают к террору, но они слишком цивилизованная нация, чтобы пойти по этому пути до конца, поэтому они потерпят поражение. Только немцы и русские способны одержать победу в такой войне. Но кто хотел бы быть немцем или русским?

Вы состоите в какой-нибудь политической партии? – спросил Джек, проявляя невольный интерес. Гвидо рассмеялся.

– Я работаю день и ночь, – сказал он. – Есть ли у меня время заниматься политикой?

– Но вы голосуете на выборах? Конечно, – отозвался Гвидо.

– И за какую партию?

– За коммунистическую, – тотчас ответил Гвидо. – За кого еще голосовать человеку, если он зарабатывает тысячу шестьсот лир в день?

Автомобиль замер у светофора, и Гвидо повернулся к Джеку.

– Не обижайтесь, – вежливо сказал он. – Я сказал это, месье Эндрус, только из уважения к вам. Когда другие американцы спрашивают меня, за кого я голосую, я всегда отвечаю – за монархистов. Американцам этот ответ нравится больше. Но вы живете во Франции и понимаете Европу, хоть вы и богатый американец. Почему бы не сказать вам правду?

Он уставился на дорогу. У следующего светофора Гвидо снова повернул голову.

– Конечно, я не коммунист, – произнес он. – Просто таким образом я выражаю свое презрение к властям.

Когда они подъехали к гостинице, Джек вошел в вестибюль, ожидая увидеть ночного портье, созерцающего свое отражение в зеркале. Но сейчас за стойкой сидел сурового вида старик с ключиками консьержа на воротничке формы. Он не владел ни английским, ни французским; когда Джек произнес имя Вероники, служащий отеля сказал: «La signorina е partita»[41].

Познаний Джека в итальянском не хватило бы на то, чтобы выяснить подробности, но священник-немец, спускавшийся по лестнице, пожалел его и вызвался быть переводчиком.

– Я понял, – сказал Джек священнику, – что синьорина Ренци уехала. Спросите у него, пожалуйста, не оставила ли она свой новый адрес?

Когда священник перевел вопрос, консьерж отрицательно замотал головой.

– В какое время она покинула отель?

– A lie died, – ответил старик.

– В десять, – произнес Джек, обращаясь к нему. – Я понял. У него стало сохнуть в горле.

– Узнайте, была ли она одна, или ее сопровождал джентльмен.

Священник перевел вопрос с сильным тевтонским акцентом. Похоже, консьерж уже начал испытывать раздражение; он принялся делать какие-то пометки на карточках. Si, – отозвался он.

– Как выглядел этот джентльмен? Это был молодой американец в очках и пальто цвета хаки?

Когда священник кончил переводить, консьерж холодно посмотрел на Джека, не скрывая своей неприязни к немолодым иностранцам, с такой настойчивостью преследующим юных итальянок. Служащий отеля заговорил резким, недовольным тоном.

– Консьерж говорит, что ему некогда запоминать внешность посетителей, – сказал священник.

Зазвонил телефон, консьерж снял трубку и принялся болтать с кем-то. Обождав минуту, Джек решил, что здесь он больше ничего не узнает. Он поблагодарил священника, ответившего ему радостной улыбкой, которая означала, что немец был рад помочь Джеку и не держит на него зла из-за проигранной войны; Джек вышел на маленькую площадь перед гостиницей, где Гвидо вытирал тряпкой фары «фиата».

Вторую половину дня Джек провел в своем номере, ругая себя за то, что он не спросил у Вероники адрес ее подруги, у которой она собиралась остановиться. Ему никто не звонил, и к шести часам он уже был уверен, что с девушкой произошло нечто ужасное. Он перечитал безумную записку, которую Брезач подсунул под дверь; догадка повергла его в дрожь. То, что Брезач не беспокоил его, показалось Джеку зловещим сигналом. Если она не даст знать о себе до завтрашнего дня, я обращусь в полицию, решил Джек.

Этой ночью он несколько раз слышал сквозь сон телефонный звонок. Но когда Джек открывал глаза, в комнате было тихо, аппарат молчал.

Утром он решил, что ему следует разыскать Брезача. Но из всех его знакомых лишь Деспьер и Вероника знали, где живет парень. Вероника исчезла, а Деспьер уехал в Алжир описывать ужасы войны. Уходя в студию, Джек заглянул в телефонную книгу, не слишком рассчитывая на успех. Фамилия Брезача, как он и предполагал, там не значилась.

Утро приготовило ему сюрприз. Неожиданно он почувствовал в себе какую-то легкость и уверенность; Джек прекрасно справился с дублированием очередных сцен.

– На тебя снизошло благословение, мой мальчик, – произнес сияющий Делани. – Ты сегодня в ударе. Я же говорил – тебе надо только выспаться, верно?

– Да, – сказал Джек, – ты говорил.

Днем он отправился в посольство – возможно, в картотеке имелся адрес Брезача, поскольку каждый американец, прибывающий в другую страну на срок более трех месяцев, обязан оставить там свои координаты. Но Джек не питал серьезных надежд. Брезач был не тем человеком, который взял бы на себя труд зайти в посольство.

Выходя из посольства, Джек столкнулся с Керном. Американец, облаченный в темно-серый костюм, имел, как всегда, вид дипломата, который только что беседовал на равных с главой, могущественного государства. Керн остановился, на его лице появилась неприятная улыбка.

– Я занимался делом вашего друга, – сказал он.

– Чем? – недоумевающе спросил Джек.

Он был так поглощен мыслями о Веронике, что не сразу сообразил, что имеет в виду Керн.

– Вашего друга Холта, – пояснил Керн. – Он был у меня, я обещал ему сделать все, что возможно.

– А, прекрасно, – произнес Джек. – Спасибо.

Он совсем забыл о Холте и его намерении взять ребенка на воспитание. Со времени первого разговора Джека с Керном произошло так много событий, что та беседа казалась отошедшей в далекое прошлое.

– Я ждал вашего звонка, – сказал Керн, медленно кивая головой. – Мы могли бы где-нибудь выпить вдвоем.
[1] [2] [3]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.