Борисович. Не убоюсь зла (32)

Но это было уже где-то в мае, когда сошел снег, а сейчас, в феврале, узнавая из своих источников, насколько плотно обложили Грезина осве-домителями, я не мог не задуматься о том, какую роль играет во всем этом человек, с которым Боря проводил больше всего времени, его на-парник по работе в кочегарке Витя Полиэктов, тот самый единственный мой попутчик на этапном перегоне Пермская тюрьма -- зона номер тридцать пять.

Помню, как открылась дверь "тройника" и передо мной возник со-всем юный паренек, лет двадцати, с открытым детским лицом; его ро-бость и стеснительность никак не вязались с мощной, атлетической фи-гурой. Увидев меня, он испуганно запротестовал, обращаясь к конвоиру:

-- Но я должен быть один, я по семидесятой, я не уголовник!

-- Не бойся, парень, я тоже политик, -- успокоил я вошедшего и протянул ему, недоверчиво присматривавшемуся ко мне, руку. -- Да-вай знакомиться. Я Анатолий Щаранский.

-- Виктор Полиэктов. Статья семидесятая, -- машинально ответил он, пожимая мою руку, но тут же воскликнул: -- Щаранский?! Тот са-мый шпион? Э-э-э... Ну, про которого писали, что он шпион ЦРУ?

В его голосе была смесь страха, любопытства и восхищения.

-- Мало ли что пишут о нас в газетах! -- сказал я.

-- Да нет, я все понимаю, -- стал поспешно оправдываться Витя, но я перебил его, и мы приступили к более обстоятельному знакомству.

За двадцать часов этапа парень успел рассказать мне в общих чертах всю свою короткую биографию. Родом он был из небольшого северного города, любил слушать бит-музыку, читать книги по философии и исто-рии. Убогость советской жизни удручала Виктора, и можно сказать, что вырос он на передачах "Голоса Америки" и "Би-би-си", из которых боль-ше всего любил музыкальные программы для молодежи. Окончив шко-лу, Витя поехал в Ленинград поступать в университет. Экзамены он за-валил, зато познакомился с несколькими ребятами, тоже приезжими, и так же, как он, недовольными серостью своего существования. С ними-то Полиэктов и стал обсуждать вопросы создания подпольной организа-ции для борьбы с властью. Потом его забрали в армию, на север. Там он служил на радиоперехвате, подслушивая переговоры между различны-ми службами НАТО. Но молодым солдатам лень было заниматься этой чепухой, и они при малейшей возможности переводили свои приемники на западные радиостанции. Тех, кого ловили на месте преступления, наказывали -лишали званий, сажали на гауптвахту, но это мало по-могало. Виктор начал переписываться со своими новыми ленинградски-ми друзьями, обсуждая с ними пути борьбы с советской властью, и, ес-тественно, очень скоро был арестован вместе с "сообщниками". Мальчи-ки быстро покаялись и получили соответствующие своему возрасту де-тские сроки. Виктору предстояло сидеть четыре года.

-- Что меня ожидает в первые дни? -- волновался он. -- К чему мне надо готовиться?

-- Дней десять ты будешь на карантине, с тобой наверняка станет бе-седовать оперуполномоченный КГБ...

-- А что, он со всеми беседует? -- поспешно спросил Витя и залился краской.

"Это страх или что-то другое?" -- подумал я. То, что меня объедини-ли со свежепокаявшимся на суде молоденьким, неопытным зеком, было подозрительно, но я всегда старался вести себя с людьми, исходя из пре-зумпции невиновности.

-- Да, проверяют "на вшивость" каждого. Будут обещать помиловку через полсрока в обмен на сотрудничество и угрожать тяжелой жизнью в случае отказа от него.

-- А что значит сотрудничество? Чего они от меня потребуют?

-- Стучать на своих товарищей.

-- Ну нет! Этого я никогда не стану делать! -- и он решительно замо-тал головой.

И все же было заметно -- парень боится. Что же произойдет, когда он останется один на один с кагебешником?

-- Я с ними вообще не общаюсь, -- объяснил я ему. -- Но каждый должен сам определить свою позицию. Поэтому советую тебе для нача-ла честно ему сказать: "Я хочу жить с вами в мире, но по моральным соображениям доносчиком быть не могу". Конечно, в покое тебя не оставят, но пока что выйдешь в зону, осмотришься, увидишь, кто как себя ведет, и выберешь то, что тебе придется по сердцу. Однако учти: если один раз им уступишь, они с тебя уже не слезут. Это на всю жизнь.

-- Неужели на всю жизнь? -- испугался Витя и снова покраснел.

...Когда после двух месяцев, проведенных в больнице, я вновь ока-зался в зоне, Полиэктов к этому времени вполне освоился в новой для себя лагерной жизни. Поставили его работать в паре с Борей, и тот опе-кал "мальчонку", как мы с Грезиным его называли. Не раз мы сидели с Витей по вечерам за чашкой чая и он с жадностью вбирал в себя наш зековский опыт. При этом бросалось в глаза, что очень часто периоды детского веселья сменялись у него приступами тяжелой тоски. Было яс-но что на душе у парня неспокойно, что-то тяготит его, мешает быть до конца искренним с нами. Когда же из "компетентных источников" стало известно, что Грезин находится в центре внимания КГБ, подозрения, что у Вити есть что скрывать, усилились.

Казалось бы -- ну и что? Одним стукачом больше, одним меньше... Ведь я уже давно раз и навсегда решил не ломать голову над этими воп-росами, вести себя со всеми одинаково; пусть жизнь сама расставит все по местам. Но уж очень жаль было молодого парнишку, уж очень хотелось помочь ему, вывести из состояния тоски и потерянности.

Для начала мы с Борей и еще два-три человека, общавшихся с Вик-тором, стали регулярно рассказывать ему поучительные истории о том, как легко попасть в сети КГБ и как трудно из них выпутаться, о том, как опасно иметь с охранкой общие, пусть даже самые пустяковые, тай-ны, о том, как страдают люди, за которыми связь с органами тянется до самого конца... Витя жадно слушал, переспрашивал, интересовался все-ми деталями, и еще больше мрачнел.

Наконец как-то в конце февраля я подошел к нему и сказал без оби-няков:

-- Послушай, мальчонка, я вижу, тебя что-то очень мучает. Пойми, никакого корыстного интереса у меня тут нет, но если я прав и ты дей-ствительно тяготишься какой-то тайной, то ведь с ней придется жить всегда. Стоит ли? Если же я ошибся и все это мне показалось, пожалуй-ста, извини.

Последнюю фразу я мог бы и не добавлять. Наполнившиеся слезами глаза Вити смотрели на меня достаточно красноречиво. Дрогнувшим го-лосом он сказал:

-- Хорошо, что ты сам меня спросил. Я давно уже думал признаться вам. Только сделать это я хочу не по секрету, а публично.

-- Вот и прекрасно! -- обрадовался я.

На следующий день в рабочее время в жилом бараке собралась не-большая компания: несколько свободных от смены зеков, Полиэктов и я. Витя рассказал нам, как во время следствия и после суда КГБ сумел убедить его в том, что все от него отказались, что друзья, которым он доверял, дали на него показания. С ощущением, что он предан всем ми-ром, Виктор отправился на этап. В Пермской тюрьме его встретил вые-хавший ему навстречу Захаров. Несколько часов беседы с кагебешником, и парень подписал заявление, в котором обязался "оказывать содействие органам КГБ в борьбе с врагами советской власти". В качестве клички он взял себе фамилию деда по матери -Забелин.

После этого Витю и посадили в один "тройник" со мной, а затем в зо-не приставили к Грезину, рассчитывая, что тот принесет мне материа-лы, спрятанные в кочегарке.

Виктор сообщил нам и о каналах связи с Захаровым, и о способах вы-звать кагебешника на территорию лагеря, и о том, что за зоной хранит-ся чемодан с продуктами, предназначенный для него, которыми он так ни разу и не решился воспользоваться; рассказал о том, как страдал все эти четыре месяца, как пытался уклониться от выполнения заданий, не рассердив при этом босса, как стыдно было ему сидеть с нами за одним столом и как он теперь счастлив, что все позади... Под конец Витя рас-плакался, это были слезы облегчения и радости. Я обнял его, испытывая те же чувства, а затем вынул из тумбочки остатки продуктов, привезен-ных мамой и Леней, заварил чай, и все мы отпраздновали веселые по-минки по Забелину.

-- Мне кажется, я заново на свет родился! -- кричал мне Витя на следующее утро, с хохотом носясь по зоне, как удравший от пастуха мо-лодой бычок. Впервые я видел его таким счастливым.

А меня в тот день перевели в цех токарем. Двухмесячная оттепель кончилась. В течение недели на меня составили дюжину рапортов: "от-ходил от станка на пять минут", "в течение трех минут разговаривал с соседом во время работы"... Потом на год вперед лишили свидания. Ста-ли конфисковывать одно за другим письма. Я понял, что мои дни в зоне сочтены.

О том, что меня заберут в ШИЗО, мне заранее сообщили "двойные агенты", которым было поручено проследить, кто из зеков начнет этим возмущаться, кто предложит протестовать...

А вечером наступил праздник Пурим. Накануне я получил полагаю-щуюся раз в полгода полукилограммовую бандероль с конфетами и пе-ченьем. Я собрал друзей, вынул гостинцы, заварил чай. За столом сиде-ли узник Сиона и юный грузинский поэт, армянский националист и русский пятидесятник, литовский еврокоммунист и латышский дисси-дент-демократ. ..
[1] [2] [3] [4]