Борисович. Не убоюсь зла (30)

"Может, это чувство -- необходимое условие внутренней свободы че-ловека, -- писал я родным, -- а значит, и основа духовной твердости? Мо-жет, страх Божий -- единственное, что может победить страх перед людь-ми?.. Ну а если вас интересует мое мнение о том, откуда он берется -за-ложен ли он в нас свыше или человек сам взрастил его в своей душе по хо-ду исторического развития, -- то скажу лишь, что это вопрос о происхож-дении религии, и я не знаю на него ответа. И хотя мне известно, сколько крови пролилось в попытках этот ответ найти, какое значение имеет он для многих и сегодня, должен признаться, что для меня он несуществен. Я его попросту не ищу, полагая, что это бессмысленно. Так ли уж важно, откуда возникло религиозное чувство -- по воле Творца или же человек каким-то непонятным образом сумел сам подняться над своей физиче-ской природой? Значимо для меня лишь то, что страх этот существует, что я ощущаю его силу и власть над собой, что он определяет мои поступ-ки и всю мою жизнь, что чувство это вот уже десять лет связывает нас с Авиталью надежнее всякой почты и телепатии".

Тексты Торы и Евангелия, которые читал вслух Володя, я восприни-мал по-разному. Хотя евангелические призывы к духовной свободе и любви к ближнему и находили отклик в моей душе, я не мог заставить себя забыть о реальности, созданной людьми, для которых эти верные и красивые слова были руководством к действию. Когда мой товарищ чи-тал отрывок, где евреи кричат: "Пусть он погибнет! Его кровь будет на нас и наших детях!" -- я не мог не думать о том, сколько еврейских по-громов за два тысячелетия были призваны оправдать эти слова.

Володя почувствовал, что настроение мое изменилось, и, оторвав-шись от книги, сказал:

-- Знаешь, я согласен с одним французским философом, который сказал, что преследовать евреев именем христианства -- все равно что убивать своих родителей ради утверждения "новой правды". Этому не может быть оправдания.

Голос его дрожал, и я, зная Володю уже достаточно хорошо, видел, что слова эти идут из самой глубины его сердца.

Целый месяц, пока нас не рассадили по разным камерам, продолжа-лось это чтение, и мы оба с Порешем чувствовали одно: какими бы ни были наши пути и молитвы, молимся мы одному Богу. Он оберегает на-ши души и учит не бояться зла, когда мы идем долиной смерти.

...Все это было полгода назад, а сейчас, в июле восемьдесят четвертого, мы снова -- и в последний раз -- оказались с Володей в одной камере. В по-следний, ибо его пятилетний срок подходил к концу, первого августа Пореш должен был выйти на свободу. Но выйдет ли? Ведь в последние месяцы ситу-ация в тюрьме резко ухудшилась, появились новые инструкции об ужесто-чении режима содержания в карцере "с целью усиления его воспитательного значения", о борьбе с голодовками -- теперь голодающих немедленно поме-шали в карцер; а главное -- вступил в силу тот самый закон, сто восемьдесят восьмая статья. Лишь недавно от нас отделили Николая Ивлюшкина и пере-вели его в крайнюю камеру, где он и сидел сейчас в ожидании суда. На этом фоне зловещим выглядел тот факт, что в последние два месяца администра-ция тюрьмы засыпала Володю наказаниями. Не делается ли это для оправда-ния применения новой статьи? Мы опасались, что КГБ не пожелает сми-риться с тем, что еще один зек, казавшийся им поначалу легкой добычей, по-кинет царство ГУЛАГа непобежденным.

У Володи были две очень симпатичные дочки. Когда его арестовали, одной исполнилось два года, другая только что родилась. Девочки росли, взрослели, быстро менялись. Володя следил за их жизнью по письмам же-ны и фотографиям, но дочки знали отца лишь по рассказам матери и ре-дким весточкам из тюрьмы. Помню, как подолгу сидел Володя над каж-дым из своих писем, тщательно подбирая слова: ведь они должны были и заменить им отцовскую ласку, и воспитывать их. В последний раз Володя и его жена Таня виделись два года назад -- в их родном Ленинграде, куда его возили "на профилактику". КГБ требовал, чтобы Таня повлияла на мужа, но она отказалась. Пореша увезли в Чистополь, и с тех пор он жены не видел: четыре раза подряд его лишали очередного свидания.

Шли последние недели заключения, и напряжение возрастало с каж-дым днем: выпустят или нет? Родные Володи на воле нервничали не меньше. В одном из последних писем Таня, рассказывая о дочерях, пи-сала, будто бы заклиная этим судьбу: "Пришло время девочкам обрести, наконец, отца. Ты им очень нужен, Володя..."

В самом конце июля у Пореша и Володи Балахонова, нашего третье-го сокамерника, были именины, и мы решили немного развлечься, уст-роить пир. Но какой же пир без торта?

Рассказы о тюремных тортах я слышал не раз, но, как и сказочные вос-точные яства, есть мне их еще не приходилось. Ведь для изготовления такого деликатеса надо было накопить изрядное количество продуктов, а это воз-можно лишь при совпадении трех условий: ты достаточно долго находишься на обычном, а не пониженном режиме питания; ты или твои сокамерники не лишены права приобретать продукты в ларьке на три рубля в месяц; никто в камере не находится в таком тяжелом физическом состоянии, когда копить продукты, а не отдавать их товарищу, попросту аморально.

Наша ситуация не соответствовала всем условиям, желание устроить памятный вечер перед разлукой было так сильно, что мы единодушно решили копить продукты и недели за две набрали около двухсот грам-мов сахара и насушили килограмма два черных сухарей. Кроме того, Володя Балахонов, не потерявший своего права на очередной ларек, приобрел в нем брусок маргарина, кулек леденцов и пачку зеленого чая.

Утром двадцать седьмого мы приступили к изготовлению торта. Де-лается это так: при помощи миски или кружки сухари размалываются в пыль: это мука. Она заливается стаканом воды, в которой предваритель-но растворяются конфеты, и все перемешивается. Это -- сладкое тесто. Маргарин сбивается с сахаром: это крем. Слой теста -- крем, слой те-ста -- крем, слой теста, и торт готов. Вот как я описывал наши дальней-шие действия в очередном письме: "Теперь осталось лишь выложить спичками, воткнутыми в торт головками вверх, соответствующие слу-чаю символы и ждать вечера, который, кстати, был кануном субботы. За столом был произнесен тост, мы подняли кружки с зеленым чаем, за-жгли крайнюю спичку, от которой заскользила, извиваясь, змейка огня, и приступили к трапезе... Свою долю я с трудом осилил за три дня: боль-ше двух ложек такой сытной вкуснятины я просто не мог съесть в один прием. Назвать наш торт вкусным, значит оскорбить его. Сам эпитет "вкусный" кажется пресным в сравнении с этим неземным блюдом!"
[1] [2] [3] [4]