Борисович. Не убоюсь зла (25)

[1] [2] [3] [4]

-- Как?! У нас еще два часа!

-- Нет, ваше время вышло,-- показывает он свои часы. Оказы-вается, настенные в нашей комнате остановились, а мы и не заме-тили.

Последние объятия. Мама пытается всучить мне какие-то продукты, ведь запаслась едой на три дня! Но дежурный не разрешает: не положе-но. Назло ему беру самое большое яблоко, надкусываю и выхожу с ним. В соседней комнате меня опять обыскивают, снова заставляют сменить одежду и милостиво разрешают доесть яблоко на месте: в зону ничего вносить нельзя.

Я возвращаюсь в барак усталый и разбитый. Тысячи вопросов, кото-рые я не успел задать, вдруг всплывают в памяти. Когда теперь следую-щее свидание? По закону -- через год. Но получу я его только через пять лет.

* * *

Утром просыпаешься по звонку: подъем! Через несколько минут по бараку пройдет прапорщик, и если ты еще в постели, то обязательно бу-дешь наказан. Моешься, одеваешься, застилаешь постель -- и на улицу, где зеки уже выстраиваются на перекличку. Когда дежурный офицер назовет твою фамилию, ты должен откликнуться. Затем все идут в сто-ловую -- хлебать утреннюю баланду.

Между завтраком и выходом на работу -- полчаса свободного време-ни. Кто-то дремлет, кто-то читает, кто-то пьет чай с приятелем. Я же в первые недели после приезда в зону тратил эти тридцать минут на про-гулку по круговой дорожке, прокопанной в глубоком, доходившем иног-да до пояса снегу, любовался по-северному низким солнцем, елями и да-же вышками, воспринимавшимися как естественная часть пейзажа, слушал лесные шорохи и лай сторожевых собак, а главное, вдыхал, нет, пил, как самый вкусный напиток, свежайший воздух.

В начале мая снег начал быстро таять. Наш лагерь стоял на возвы-шенности; всего три-четыре дня журчали ручьи, а затем появилась тра-ва. Еще месяц-другой -- и пойдут грибы -- настоящий деликатес в зоне. Кроме того, можно будет загорать. То есть загорать, конечно, нельзя, если раздеваешься хотя бы до пояса, наказывают за нарушение формы одежды, но опытный зек всегда урвет хотя бы несколько минут для сол-нечных ванн.

Гулял я зимой по снегу, летом -- по зеленой траве, вдыхал чистей-ший воздух, лечил солнцем больные глаза -- и меня не оставляла мысль, что такое чудо долго продолжаться не может. И действительно, за девять лет заключения я провел в лагере в общей сложности лишь во-семь месяцев. Так что предчувствие меня не обмануло...

Итак, после получасовой прогулки, в половине восьмого, выход на работу. Я ученик токаря, вытачиваю фрезы. Пока нормы от меня не требуют, но очень скоро мне станет ясно, что выполнить ее я не в состо-янии, не хватает сноровки, умения, да и просто физических сил. Между тем меня лишают ларька -- права приобретать в лагерном магазине продукты на огромную сумму: пять рублей в месяц. Одновременно по-могают: сколачивают деревянную приступку, чтобы облегчить мне ра-боту, и вешают прямо напротив моего рабочего места огромный красный плакат: "Слава труду!" Несмотря на все это, норма для меня недостижи-ма; впрочем, я решаю особо и не стараться ведь "становиться на путь ис-правления" я в любом случае не собираюсь.

Работаем мы на СИЗ -- Свердловский инструментальный завод; под той же маркой выпускают продукцию и другие цеха политических лаге-рей Пермской области. Как-то, желая подстегнуть наш трудовой энту-зиазм, заместитель начальника зоны по политчасти вывесил список стран, куда поступает продукция СИЗа. Среди них -- Болгария, Югос-лавия, Египет, Куба, Франция. Интересно, знают ли французские рабо-чие, что среди инструментов, которыми они пользуются, есть, скажем, фрезы, выточенные политзаключенными членом-корреспондентом Ака-демии наук Армянской ССР Орловым, узниками Сиона Дымшицем и Альтманом, врачом-психиатром Корягиным?..

Была у нас еще и швейная мастерская, где работали, в основном, ста-рики -- шили рукавицы, а также цех ширпотреба, выпускавший особо-го рода сувенирные шахматы: доска из ценных пород дерева с разно-цветной картинкой-инкрустацией, оригинально выточенные фигуры. Такие шахматы я когда-то видел в Москве в валютном магазине "Рус-ский сувенир". У нас их изготовляли как для плана, так и "налево": ла-герное начальство и охрана заказывали зекам такие произведения под-невольного искусства, расплачиваясь за них несколькими пачками чая. Как-то я видел шахматную доску, изготовленную по заказу кагебешника: вместо стандартной картинки на ней изобразили портрет его началь-ника, полковника, -- это был подарок от подчиненных ко дню рожде-ния...

Вечером, после работы, еще одна проверка и ужин. Затем -- свободное время; его немного, но можно успеть прочесть несколько стра-ниц книжки, газету, письмо из дома -- если ты, конечно, в числе счаст-ливцев, получивших корреспонденцию. Есть шахматы, бильярд, на-стольный теннис. Два раза в неделю -- политзанятия, на которых чита-ют лекции о международном положении, прославляют политику партии и правительства. Я, как и большинство "антисоветчиков", ходить туда отказываюсь, но полицаи дружным строем идут в зал, внимательно слу-шают, аплодируют. И план на производстве они всегда выполняют -- на доске почета их фамилии постоянно в числе "передовиков труда и бы-та", а потому к каждому празднику -- будь то День победы над Герма-ний или День Советской армии -- они получают премию: право допол-нительной покупки в ларьке на рубль или даже на трешник.

А в воскресенье у всех зеков -- двойной праздник: на обед дают на-стоящую котлету, в которой пятьдесят граммов мяса, а потом показыва-ют кинофильм. Раз в году для ударников производства устраивается особое застолье -- с двумя котлетами -- и демонстрируются два фильма подряд.

Словом, нормальная советская жизнь. Вот только прапорщики по-стоянно шныряют по зоне, к кому-то придираются, кого-то обыскивают, кого-то задерживают и отвозят в ШИЗО -- лагерный карцер. Но ведь и в большой зоне творится то же самое!..

Кончалось лето, первое и последнее лето, проведенное мной на ла-герной воле, -- блаженная пора, когда скудный гулаговский рацион по-полнился грибами, отварами из трав, вопреки всем инструкциям рос-шим в зоне, а главное -- пора щедрого солнца и целебного воздуха. Я заметно окреп, глаза почти перестали болеть. Но все же наслаждаться такой жизнью в полной мере я не мог, и дело было не в лагерной рутине, которую можно приучиться не замечать, во-первых, я беспокоился за Авиталь и маму, а во-вторых, мешало постоянное чувство вины перед теми, кто сидел в ПКТ. Я настойчиво искал способ установить с ними связь, передать им еду, записку, привет, наконец, но ничего не получа-лось.

Власти почему-то не торопились сажать меня ни в ПКТ, ни в ШИЗО, хотя поводов для этого я им подбрасывал достаточно. Первого августа в связи с пятой годовщиной подписания Заключительного акта в Хельсин-ки я отправил на имя Брежнева заявление с требованием немедленной амнистии для политических заключенных и свободы эмиграции. К мое-му удивлению, меня не только не наказали за это письмо, но даже объя-вили, что оно отослано адресату. Ответа, впрочем, я не получил.

В другой раз я вместе с еще несколькими диссидентами написал се-рию заявлений, в которых мы требовали немедленно оказать медицин-скую помощь члену украинской Хельсинкской группы Миколе Матусевичу, сидевшему в то время в ПКТ. Тут меня обвинили в организации "незаконных протестов", но всего лишь лишили очередного ларька.
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.