Борисович. Не убоюсь зла (18)
[1] [2] [3] [4]С утра я сажусь за папки, отбираю все материалы, упомянутые в об-винении, но сосредоточиться не могу: тяжкой глыбой наваливаются уже забытые ощущения, угнетавшие меня в первые недели после ареста, -неуверенность в себе и страх ответственности, о которой напоминают беспощадные формулировки обвинительного заключения: "Главной целью Щаранского и его сообщников является борьба с существующим в СССР строем, инспирируемая и финансируемая капиталистическими кругами Запада и сотрудничающими с ними сионистскими организаци-ями".
Я все время мечтал об открытом суде, но теперь испугался: смогу ли а в присутствии мамы или брата -- на то, что в зал заседаний будет до-пущен еще кто-нибудь из моих близких, рассчитывать, естественно, не приходилось -убедительно опровергнуть все эти чудовищные обвине-ния, выдвинутые против нашего движения? Ведь их грозный текст про-изводит впечатление даже на меня, знающего, на каком гнилом фунда-менте все это построено и что за барабанным пафосом ничего не стоит, кроме нескольких подтасовок и фальсификаций. Легко представить ре-акцию моих родных!.. Удастся ли мне доказать хотя бы им свою право-ту?
Необходимо собраться с мыслями, написать текст защитительной ре-чи... Но не рано ли? Вначале, должно быть, будут допрошены свидетели и зачитаны документы, являющиеся основой обвинения? Тут я обнару-живаю, что совершенно не представляю себе процедуру суда. За всю жизнь я ни разу не был ни на одном процессе -- даже в качестве зрителя. Частенько, правда, доводилось мне стоять у закрытых дверей "от-крытых" судов над диссидентами, читать материалы таких процессов -- но этим мой опыт и ограничивался. Интересно, как это будет проходить со мной?
Я пытался вспомнить книги и кинофильмы на эту тему. "Воскресе-ние": суд присяжных в царской России. "Нюрнбергский процесс": у каж-дого обвиняемого -- защитник, в зале -- пресса, кинооператоры... Нет, литература и кино мне, похоже, не помогут. Сокамерник мой на пол-итических процессах, понятно, тоже не бывал, но все же трижды судим и общий порядок знает: сначала зачитают обвинительное заключение и предложат тебе по его поводу высказаться; затем будут обсуждать каж-дый документ и эпизод в отдельности.
Это меня несколько успокаивает. Если так, значит, я не раз получу возможность разоблачить методы работы КГБ -- при условии, конечно, что суд будет открытым. Я составляю краткие тезисы ответа на обвине-ние, но о том, чтобы развернуть их в речь, и не помышляю; все пять дней, что оставались у меня до суда, я хватаюсь то за одно, то за другое, но мысли мои далеко: что делает сейчас Авиталь? Родители, брат? Зна-ют ли они о том, что скоро начнется процесс? Суждено ли мне с ними увидеться? Плотина, которую я выстроил в первый период следствия, чтобы сдержать хаотический поток мыслей и спокойно воспринимать и анализировать все происходящее, прорвана. Только если тогда мне при-ходилось бороться со страхом, то сейчас -- с волнением перед тем, что предстоит.
Тогда я победил страх перед неизвестностью, возведя ограду вокруг своего мира, где хозяином был я, а не КГБ, и в котором для меня не мог-ло быть неожиданностей. Теперь мне уже не отсидеться в своей скорлу-пе: я выхожу в их мир, должен принять бой на их территории, на их ус-ловиях -- и фактор неизвестности вновь выводит меня из равновесия.
* * *
Сразу же после подъема мне приносят завтрак.
-- Забирают на суд, -- поясняет сосед. "Вот и настал главный экзамен в моей жизни," -- думаю я. Я еще не кончил есть, когда появляется вертухай с бритвой и горячей водой. Входит корпусной:
-- Поедете на суд. Надо погладить рубаху? Пиджак?
Забирают рубашку. Через несколько минут возвращают ее выгла-женной. По совету Леонида я еду налегке, без пиджака. Сосед помогает мне закатать рукава рубашки.
-- В зале суда обычно жарко и душно. Так тебе будет легче.
Он готовит мне бутерброды на дорогу. Я прощаюсь с ним, беру папку с выписками из дела, отобранными накануне, и меня переводят в тран-зитную камеру. Сюда люди поступают с воли, отсюда они покидают тюрьму.
Входит капитан Минаев, один из офицеров тюрьмы. На его поясе -- кобура, из которой кокетливо выглядывает белая ручка пистолета.
-- Я буду с вами все время. Если есть какие-то бумаги, отдайте мне.
-- Но они нужны мне в зале суда.
-- Там вы их получите.
Отдаю папку. Меня тщательно обыскивают, забирают еду и все, что есть в карманах. В зале суда мне действительно все отдадут, а выпотро-шили меня в тюрьме для того, чтобы я по дороге что-нибудь не выкинул. В маленьком тюремном воронке меня запирают в "стакан" -- железный шкаф, где нельзя ни повернуться, ни встать.
Со мной едут Минаев, два прапорщика и начальница медчасти. На-чальник тюрьмы тоже будет в зале, но он едет на своей персональной "Волге". Я читаю при себя свою молитву снова и снова: в воронке, входя в помещение суда и успевая лишь на миг взглянуть на яркое солнце и не менее яркую зелень, в спецкамере для подсудимых, поднимаясь на вто-рой этаж в зал суда в сопровождении тюремной свиты.
Все мне кажется каким-то ненастоящим, бутафорским: и шеренги кагебешников в штатском, и спешащие занять свои места посетители со спецпропусками, и открытый для гостей временный буфет с черной ик-рой и другими дефицитными продуктами. Я быстро дотрагиваюсь до ру-коятки минаевского пистолета и насмешливо спрашиваю:
-- Небось игрушечный?
Капитан резко отпрыгивает, перехватывает мою руку и рявкает:
-- Отставить шутки!
Нет, все вокруг всамделишное. Однако ощутить самого себя частью реальности мне не удается. Напрасно пытаюсь я взять себя в руки с по-мощью молитвы -- мысли мечутся: что сейчас будет? Кого я увижу? Что скажу? -- и ни на одной из них я не могу сосредоточиться.
Чем ближе зал суда, тем больше я волнуюсь; все вопросы выветри-лись из головы, в ней бьется, как заклятие, одна лишь фраза: "Сейчас я увижу маму".
Я ускоряю шаг и оказываюсь в зале. У самого входа -- скамья подсу-димых, меня сажают на нее между двумя старшинами.
Зал полон. Я чувствую на себе взгляды множества людей, сразу же ощущаю враждебность толпы, но не в состоянии пока различать отдель-ные лица. Давно я не видел столько людей вместе. Какое-то шестое чув-ство подсказывает мне, что среди них нет ни мамы, ни брата, ни друзей. Разочарование отдается острой болью в сердце.
Поворачиваю голову налево. Кресло судьи пока пустует. Прямо пе-редо мной, по другую сторону судейского стола, -- столик обвинения. Справа от места судьи, недалеко от меня, -- адвокат Дубровская. Это еще одна неприятная новость: стало быть, КГБ все же решил "защи-щать" меня своими силами? Сильва Абрамовна приветливо улыбается мне, говорит что-то ободряющее, но я демонстративно отворачиваюсь. Несмотря на перенесенное только что разочарование -- а может, имен-но благодаря ему, -- я быстро прихожу в себя. Ненавидящие глаза спра-ва, обвинитель напротив, подобранная охранкой "защитница" слева, че-кисты, плотно сжавшие меня плечами с двух сторон -- все это отрезвля-ет. Картина, которую я вижу перед собой, глядя в зал, обретает резко-сть: толпа распадается на отдельных индивидуумов, во взглядах которых я могу теперь прочесть не только враждебность, но и откровенное любопытство. В первых двух рядах сидят люди в одежде явно импортно-го происхождения -- скорее всего, сотрудники КГБ и особо доверенные корреспонденты АПН, "Правды" и "Известий". Дальше -- публика по-проще. Из рассказов о других политических судах я знаю, как набирают таких людей: на ближайшем заводе или фабрике раздают спецпропуска проверенным товарищам из числа партийных и комсомольских активи-стов, а те довольны: и на работу не надо идти, и дефицитные продукты питания в буфете купить можно.
Кто государственный обвинитель? Неужели Илюхин, чинно восседа-ющий за столиком слева от судьи? Нет, сегодня он лишь на подхвате при старшем помощнике Генерального прокурора СССР Павле Никола-евиче Солонине, которого я видел пару раз в коридоре Лефортово: это человек болезненного вида, хромой, тощий, надменный и, похоже, злой. Он заведует отделом Прокуратуры СССР по контролю за следст-венными органами КГБ (в своей оперативной работе КГБ даже по зако-ну неподконтролен прокуратуре).
Хитро придумали! Тот, кто должен проверять работу органов, будет поддерживать все их фальсификации.
-- Встать! Суд идет!
Трое мужчин -- судья и два народных заседателя -- занимают свои места. Их голов почти не видно за высоченными стопами томов моего дела, громоздящимися перед ними на столе.
Судья обращается ко мне: