Глава 18 (2)
– А ты, Нечай? – обратился Хмельницкий к полковнику Нечаю.
– Я мыслю – принудить короля к капитуляции, тогда другой разговор будет. Не жаловать станет нас, а говорить с нами как с равными.
– Я тоже так мыслю, – сказал Мужиловский.
Гетман поднялся с кошмы.
– Завтра утром взять Зборов! Коронное войско добить. Парламентер пусть возвращается. Ответа не будет.
Выговский протестующе поднял руку.
– Ступай, я так сказал – и конец.
...Выговский вышел. Нечай и Мужиловский поднялись.
– И вы ступайте, отдохните... Какой там мир? О чем трактовать? – гетман вскочил на ноги. – Слабодушен стал мой писарь.
Нечай многозначительно заметил:
– Шляхетская кровь играет...
Хмельницкий поднял брови и задумчиво посмотрел на Нечая:
– Нет, друзья мои, не о мире теперь речь. Добьем королевскую армию завтра – значит наша воля добыта навеки, а мир и переговоры – только проволочка, которая даст возможность королю и шляхте подготовиться к новому рушению.
Казалось, говорил сам с собой, словно убеждал себя.
Оставшись один, невольно вспомнил беседу с казаками у костра. Теперь он хорошо знал, чего ожидают они от него. И в эту минуту, за несколько часов до нового боя, перед рассветом, возникла мысль: неужели все еще не дал достаточно воли своим казакам? Тем воинам, которые вместе с ним ходили на битвы, начиная с Желтых Вод? Сегодня их уже не десять и не двадцать тысяч, а многие десятки тысяч... Ни за что на свете ни король, ни шляхта не согласились бы всех этих воинов вписать в реестры. А разве его собственная старшина согласилась бы?
– Богдан!
Вздрогнул, услыхав голос Лаврина Капусты.
– Задумался, – пояснил, пожимая руку Капусте. – Садись, рассказывай: какие вести?
Капуста сбросил на землю мокрый плащ и шапку, сел на кошму.
– Худые, Богдан.
– Что ж, говори дальше, – приказал Хмельницкий, став перед Капустой и скрестив руки на груди. – Говори, я слушаю.
– Король послал письмо хану. К Сефер-Кази уже пробрались посланцы от канцлера. Я думаю...
Хмельницкий остановил Капусту резким взмахом руки:
– Молчи! Мне нет дела до того, что ты думаешь. Как могли пропустить гонцов к хану? Проморгали, дьявол вас побери! Куда глядели?
– Ты же знаешь, гетман...
– Не знаю, ничего не знаю. Боже мой! – закрыл лицо руками.
Словно на что-то еще надеясь, сказал:
– Неужто это так?
– Из верных уст, – твердо проговорил Капуста. И, помолчав немного, добавил:
– Он там уже недели две...
– Думаешь, удержится?
– На бога надеюсь.
– А если спросят, где тот Бельский?
– Повстанцы сожгли вместе с маетком.
– Так...
...Дождь однозвучно шумел за шатром. Перекликались часовые.
Хмельницкий вышел из шатра. Ветер хлестнул в лицо дождем и дымом костров. Не замечая ни дождя, ни горького запаха дыма, стоял он без шапки, унесясь мыслями далеко от лагеря, от этой ночи. Где-то за мраком ночи пробивался ясный, солнечный день, и он там видел себя самого, на диво спокойного и уравновешенного, такого, каким никогда себя не знавал. Это продолжалось одну минуту, и, может быть, именно это принесло ему внезапное успокоение.
Он вошел в шатер и тихо сказал Капусте:
– На заре начнем бой. Прежде, чем они сторгуются с ханом, надо добыть победу. Понимаешь?
Лаврин Капуста молча склонил голову.