«А не здесь вы не можете не ходить?!»,. или. Как мы с Кларой ездили в Россию

[1] [2] [3]

«А не здесь вы не можете не ходить?!»,

или

Как мы с Кларой ездили в Россию

Борис Хазанов «Жабры и легкие языка»

Эмиграция, плаванье в океане, все дальше от берега, так что мало по малу покрываешься серебристой чешуей, с залитыми водой легкими; с незаметно выросшими жабрами; эмиграция, превращение в земноводное, которое в состоянии еще двигаться по земле, но уже мечтает о том, как бы скорей окунуться в воду…

Семь лет – как время-то бежит, страшно подумать! – семь лет я здесь обливаюсь потом с апреля по октябрь, с октября же по апрель трясусь в промозглой сырости, свитера сушу на переносной батарее.

А в Россию – ни ногой. Года четыре назад, правда, сунулась было на недельку, в составе израильской делегации на Международную книжную ярмарку, но в панике бежала: я, как выяснилось, забыла размеры государства, обалдела от ширины улиц, высоты зданий и деревьев. К тому же, друзья задавали идиотские вопросы – правда ли, что я в субботу не езжу на машине? – тоном, в котором слышался деликатный ужас.

Кроме того, на ярмарке, в израильский павильон, где я должна была с утра до вечера отвечать на вопросы граждан, забредало немало сумасшедших и самых разнообразных чудиков.

Один, с папочкой подмышкой, – военная выправка – строго спросил:

– Вы где живете?

– В Иерусалиме.

– Ага! – воскликнул он деловито, вынимая папочку. – Очень хорошо. У меня к вам поручение. Я кадровый военный, всю жизнь пишу детские стихи. Вот тут двадцать семь стихотворений, итог творческого труда моей жизни. Вы передадите в издательство, чтоб они там перевели эти стихи на санскрит.

– Вам, по-видимому, не сюда, а в соседний павильон, – сказала я. – В Израиле говорят на иврите.

– Это неважно! – ответил детский военный поэт. – Я и имел в виду этот… ну, туземный их язык. Хочется быть полезным своей стране.

…Другой тип, сдержанно-агрессивный, с белым бобриком на затылке, аккуратно подкрался ко мне сзади, тихо спросил, указывая на еврейский календарь в руке:

– Скажите пожалуйста, вот это – что значит?

– Это календарь, – ответила я доброжелательно. – Еврейское летоисчисление.

– Нет, вот это. – в его голосе слышался азарт, вкрадчивый восторг и сжатая в пружину ненависть. – Вот эта дата: пять тысяч семьсот пятьдесят третий год. Что это значит?

Я взглянула ему в глаза. Сразу все вспомнила, от чего уже отвыкла: остановку троллейбуса на улице Милашенкова, всю обклеенную воззваниями «Памяти», газетенку «Пульс Тушино», чугунные лица таможенников в Шереметьеве.

– Это значит, – сказала я вежливо, – что мы себя помним пять тысяч семьсот пятьдесят три года, а вы себя – только тысяча девятьсот девяносто три… И то – не вы, а Европа, и опять-таки не без нашего участия.

И – мысленно – сама от себя отшатнулась, будто со стороны услышала свой голос: «вы», «мы»… Это я-то, пишущая, думающая, дышащая по-русски..! Казалось – проведу рукой по грудной клетке, и нащупаю шов, грубый, не зарубцевавшийся, коллоидный безобразный шов на моем, рассеченном надвое, естестве…

Словом, в тот раз из Москвы я бежала, как Наполеон в снегу – увязая по колено, по пояс в своих обидах, неутоленной горечи, отчужденная, неприкаянная и – не прислоненная ни к кому, ни к чему.

(Собственно, чувство как для еврея, так и для писателя, привычное).

Ну и вот, спустя четыре года, звонят из одного серьезного учреждения, предлагают на этот раз поехать выступать в Россию и Украину, как обычно я разъезжаю по другим странам.

Я задумалась, честно говоря. По другим-то странам я разъезжаю, как офеня – с котомками, груженными книгами, пользуясь полной и абсолютной свободой слова – как печатного, так и непечатного.

Хоть и сама себя оплатчик, зато сама себе ответчик, сама себе хозяин, сама себе бурлак. Как говорится – «не мята, не клята…»

А тут – кто их знает, стелют-то мягко… Только не люблю я все эти государственные конторы независимо от страны проживания.

Пока раздумывала – ко мне прицепилась Кларочка Эльберт, директор Иерусалимской русской библиотеки. Мась, говорит, возьми меня с собой. Я тебя не обременю, я тебя слушаться буду. Мы, говорит, там с тобой прорву дел провернем!

Знаю я ее прорву дел. Будет, как одержимая, отовсюду книги собирать для своей библиотеки – с населения, с библиотек, с организаций, с издательств. Ведь именно так она насобирала свою, уже знаменитую Иерусалимскую русскую библиотеку. Никто ей отказать не может.

Как там у Булгакова? – «Пусть Бегемота посылают, он обаятельный…»

Кларик, вообще-то, как у меня уже воспето в романе – дама очаровательная и даже обольстительная, но после тяжелой болезни плохо слышит.

Эта якобы незащищенность и хрупкость призваны скрывать то очевидное для всех обстоятельство, что Клаpa – человек государственного ума и выдающихся дипломатических качеств, словом – деятель международного масштаба.

К тому же, как попутчик и компаньон она совершенно не обременительна: никогда не будет качать права по пустякам – скажем, спорить – каким транспортом или какой дорогой куда добираться. Она предпочитает во всем вам довериться. Никогда не станет спорить – что готовить на завтрак и какой чай выбрать. Наоборот: предоставит вам возможность налить ей чай, положить на свой вкус сахар и размешать ложечкой.

– Я, пожалуй, отдам тебе кларины документы, – сказал мне ее муж Коля в аэропорту, – она обязательно потеряет. И вообще, присматривай там за ней.

Как-то так само собой вышло, что я стала техническим директором концессии. Клара – ее летучим ангелом. Сиреной, какие украшали когда-то носы кораблей.

Перед поездкой, дней за пять нас вызвали проинструктировать.

Учреждение, повторяю, серьезное. Когда-то организация засекреченная, ну, а теперь – чего там секретить? Но у них, видать, все еще не перестроились.

Инструктировали нас в трех кабинетах. В первом сидела девчонка, лет двадцати трех, офицер госбезопасности.

Мы чинно уселись, я – справа от Кларика, потому что правым ухом она все-таки что-то слышит, когда движением мизинца вкручивает слуховой аппарат.

– Мне не надо вам рассказывать, – начала девочка-офицер, – в какую опасную, тяжелую страну вы едете. Для собственной безопасности вы должны запомнить несколько жестких правил поведения: прежде всего, в первое подъехавшее такси не садиться, садиться во второе.

Я посмотрела на Клару: она сидела с кротким видом. Я люблю смотреть на нее, когда у нее отрешенное выражение лица. Ни за что не скажешь, что в этот момент она прикидывает – не убрать ли директора Форума с занимаемой им должности.

– Видишь ли, мотэк, – говорю я девочке-офицеру, – я, вообще-то, родилась в этой опасной тяжелой стране, и на моей памяти – первое такси там может проехать в десять утра, а второе – в десять вечера.

– Во-вторых, – продолжала та, не обращая на меня внимания, – вы наверное, захотите навестить каких-то там друзей или родственников…? (Она сказала небрежно по-русски – «дачи-шмачи») Так вот, если вы куда-то собрались, вы должны связаться с посольством Израиля и сообщить – куда едете. Потому что, если случится нечто непредвиденное, вы знаете – как Израиль трепетно относится к вопросу перевоза останков на родину.

Тут Кларик встрепенулась и спрашивает меня: – Чьих останков, мась? Чьих это останков?

Я отмахнулась, говорю – расслабься, не дождутся. А девочка-офицер продолжает инструктаж:

– Конечно, – говорит, – плохо, что вы летите самолетами. Просто, – говорит, – не знаю, что с этими самолетами делается: падают и падают, ну, падают и падают… А вообще, я уверена, что на этот раз все обойдется, и желаю вам приятной поездки.

Потом нас завели во второй кабинет. Там сидела баба, тоже офицер. Кларик опять садится от меня справа, чтобы я ей в ухо орала.

Ну, я-то, разумеется, выборочно ору, не стану же я ей переводить про падающие самолеты…

А та, вторая баба, говорит:

– Вы едете в Россию, вы знаете, конечно, какая это опасная страна. Вы должны выучить несколько жестких правил поведения.

Деньги и документы носить на теле. Но несколько долларов – в кошельке, чтобы в магазине не лезть в нижнее белье.

– Мыться можно? – спрашиваю я серьезно, и та серьезно отвечает:

– Смотря по обстоятельствам… К вам на улице может подойти КеГеБе… Нет, это, конечно, не тот КГБ, что вы помните, но никуда он, в принципе не делся. Люди его на своих местах. Так вот, если что – вы ничего не знаете, вы – по культуре.

– А разве это не так? – спрашиваю я осторожно. – Мы, вообще-то, всерьез полагали, что мы – насчет культурки. А вы что – планировали поручить нам взорвать завод имени Лихачева?

Та и бровью не повела на мой дешевый юмор. Что значит офицер.

– Если к вам пристали и тянут в машину – ногою в пах!

Кларик возле меня засуетилась и спрашивает: – Кого ногою, мась, а? Кого ногою?
[1] [2] [3]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.