ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ (4)

— Голые все, прости Господи! Тьфу! — на еще более понятный язык перевела соседка. И теперь участковый удовлетворенно сказал:

— Ясно! Вы хозяин? — обратился он к Леопольду снова.

— Да.

— Пусть ваши «друзья» приготовят документы, у кого есть, а у кого нет — правильность сведений будет под вашу ответственность.

— Может быть, вы потрудитесь мне объяснить, на каком основании вы это устраиваете? — не повышая тона, спросил Леопольд.

— На законном. А вот то, что у вас жилец проживает, а сами вы неизвестно где, — это вот на незаконном, понятно? И людей собираете. Для не известно чего.

— Я не имею права, как вы говорите, — «собирать людей» у себя в комнате? — по-прежнему спокойно спросил Леопольд.

Собирайте, собирайте! Дособираетесь… — мрачно ответил участковый.

Паспорт оказался у Финкельмайера — но с ним участковый был знаком и долго не рассматривал; у Леопольда — и этот паспорт был тут же возвращен владельцу; и еще — у Дануты, которая, вероятно, как бывшая поселенка, в силу приобретенной привычки всегда имела документы при себе. Этот паспорт лейтенант рассматривал долго.

— Та-ак… Вы супруга — кого? Ни-кола… Никольского?

«Знает! — легко заключил наблюдавший за участковым Никольский. — Знает и мою фамилию, и Верину, конечно, — его уже поставили в известность!»

— Я Никольский, — сказал он. — Это моя жена. Прописана у меня. Работает приемщицей в пункте химчистки. Что вас еще интересует?

— А вы меня не торопите, — оборвал его участковый. Положив на спинку кровати планшет, он списывал что-то из паспорта Дануты. — Фамилия у вас трудная. Литовка?

— Литовка, — тихо подтвердила Данута. Лицо ее было покорно… Проверка документов! — Езус-Мария! Как это ей знакомо!..

Затем и остальные по очереди называли — фамилию, имя, отчество, место прописки, место работы… Дворник вожделенно поглядывал на бутылки; старуха поджимала губы и нудела неразборчиво. Наконец процедура была окончена, и участковый с двумя предстоящими удалился.

Выпили немного и без энтузиазма, но потом разохотились, стали острить, издеваться вдогонку непрошеным гостям. Леопольд предположил, что старуха-соседка всегда рада была ему насолить: оказалось, что комната эта принадлежала некогда ее семье, но дети с нею не жили, муж умер, комнату у нее отняли — еще до того, как здесь стал жить Леопольд; однако же кому, кроме него, могла она мстить за отобранную жилплощадь?..

Расходились поздно. Данута осталась вместе с Ароном. Чертова старуха вылезла в коридор в семь утра, когда Данута хотела незамеченной бесшумно выскользнуть из квартиры.

— Эт что же? — воскликнула старуха под дверью Арона. — Вчерася с мужем пришла, а с чужим ночевать остаесся?! Ой страм, ой ну и страм! — Арон был в одних трусах и ничем не мог Дануте помочь. — Эт что же в квартире-то кумунальной устроили, а?! Бесстыжии твои глаза! Тьфу на тебя!

Чуть слышно щелкнул замок. Арон бросился к окну. Но Данута не сразу появилась: наверно, постояла в подъезде, чтоб прийти в себя от перенесенного унижения. А затем в заоконном предутреннем зимнем сумраке прошла она тенью, а когда прошла, фонарь, светивший наискось, перенес на стекло ее тень, и отодвинул в сторону, и скрыл за рамой…

Неделей позже, в следующую пятницу, три повестки были присланы по адресам Леопольда, Никольского и Веры. За Леопольда расписался в получении Финкельмайер; за Никольского — Данута; Вера получила повестку в собственные руки. Всем троим было предложено явиться в разное время и в разные дни в городскую прокуратуру (комната номер такой-то, следователь — имярек) для дачи свидетельских показаний. Леопольд вызывался первым, за ним Никольский, последней приглашали Веру.

— Что ж, Леопольд Михайлович, народная мудрость гласит: понедельник — день тяжелый! — болтал Никольский. — Знаете? — Повели заключенного на гильотину, а он спрашивает: «Какой сегодня день?» — «Понедельник» — «Ну и ну! — говорит он им. — Ничего себе неделя начинается!»
[1] [2] [3] [4]