Отвлеченный антисемитизм: Франция
[1] [2]Отвлеченный антисемитизм: Франция
Прежде всего следует задать вопрос, верно ли, что во Франции не осталось евреев после изгнания 1394 года? Некоторые историки, в частности Робер Аншель, высказали гипотезу, по которой часть евреев смогла остаться жить во Франции или тайно, или формально приняв обращение в христианство, т. е. в качестве «марранов». В поддержку этой гипотезы приводились искусно сформулированные аргументы. Далее мы увидим, что еще в 1650 году общественное мнение обвиняло достопочтенную корпорацию старьевщиков в том, что они тайно исповедовали иудаизм. Однако совершенно очевидно, что эти самые старьевщики, кем бы они ни были в XV веке (на этот счет нет никаких сведений), в XVII веке являлись лояльными добрыми католиками. Иными словами, мы здесь имеем дело с одним из тех ни на чем не основанных коллективных наваждений, весьма устойчивых и характерных для антисемитизма, впечатляющим примером которых могут служит португальские Judeus и Сhиеtas с Балеарских островов.
Совершенно очевидно, что с эпохи Возрождения во Франции больше не осталось и следа местных французских евреев, если не считать нескольких ономастических и топографических воспоминаний. Напротив, колонии так называемых «португальских» евреев-марранов возникли в начале XVI века в некоторых портах – в Байонне, Руане, Нанте и особенно в Бордо. Но они внешне исповедовали христианство, что было, разумеется, менее шокирующим для чувств той эпохи.
Часто это были значительные деятели, многие из которых являлись международными коммерсантами и в этом качестве находились под защитой властей, озабоченных прежде всего финансовыми потребностями. Весьма правдоподобно, что некоторые из них обосновались во внутренних частях страны, в Париже или в других местах. В целом, образованные французы были прекрасно осведомлены об их существовании. Выражение «испанский марран» (т. е. фальшивый) можно встретить у Дю Белле, а оборот «сын маррана» – у Клемана Маро. Но тот же самый Маро выражает свое изумление, увидев в Венеции «евреев, турков, арабов и мавров, которых здесь можно встретить целыми толпами каждый день».
Это означает, что для французов XVI века вид евреев, живущих открыто, должен был быть весьма непривычным. Монтень, сам бывший потомком марранов, также встречал евреев в Риме и даже посетил синагогу. Он тоже описывает это как любопытное и экзотическое зрелище. А поэт Сагон (который должен был понимать в этом толк, поскольку это он и был тем самым «сыном маррана», о котором писал Маро) сообщает, что:
«Франции едина в своей религии, Во Франции нет ни одного еврея, Не то, что в соседних странах».
В самом деле, до царствования Людовика XIV и аннексии Меца и Эльзаса известно лишь два или три случая, чтобы евреи открыто исповедовали во Франции свою религию. Прежде всего это Симон Молшо, которому Франциск I предложил кафедру иврита в Колледже Франции. Затем, в следующем столетии, и это имя необходимо особо подчеркнуть, – Эли Монтальто, ставший придворным лекарем Марии Медичи. Вокруг него сложился небольшой кружок евреев, как обращенных, так и необращенных, каббалистов, врачей просто шарлатанов, «сделавших своей профессией гадание… на основе каббалы», в эпоху, когда каббала была в моде, и когда многие выдающиеся умы занимались поиском философского камня или эликсира долголетия. Мозаид, беспокойный каббалист, прибывший из Лиссабона, чей образ был запечатлен Анатолем Франсом в романе «Харчевня королевы Гусиные лапы», мог попасть под влияние одного из членов этого кружка, поскольку эти люди пользовали« широкой известностью. Между прочим, эта история, имевшая плохой конец, заслуживает более подробного рассказа.
В это время (1611-1617 годы) итальянский авантюрист Кончино Кончини и его жена, фавориты регентши Марии Медичи, имели во Франции огромную власть. Ведущая роль в этой паре принадлежала женщине, страдавшей от того, что в наши дни называется неврозом. Она жаловалась на тысячи странных и таинственных недугов и безуспешно обращалась к самым знаменитым врачам и экзорцистам Франции и Наварры.
Монтальто, слава которого распространилась по всей Италии, жил в Венеции. Она обратилась к нему, но этот «великий иудей и настоящий еврей», «не желавший скрывать свою веру и преступать через нее», поставил условием своего приезда во Францию право открыто исповедовать иудаизм, добавив к этому, «что его убеждения можно узнать по одному единственному факту, а именно, что он не примет ни одного денье в день субботы». Это право было ему дано. Он прибыл, и, судя по всему, его искусство имело большой успех, поскольку он стал лечить саму регентшу и остался во Франции до конца своих дней. После смерти его тело было забальзамировано и похоронено на еврейском кладбище Амстердама. Без сомнения в свите Монтальто были евреи; вероятно также, что он вызвал во Францию некоторых евреев из Голландии, что ставилось ему в вину уже посмертно.
Тем временем, в 1615 году в Париже разразился большой скандал. Один из протеже ненавидимого всеми Кончини, итальянец Космо Ружер, настоятель монастыря Сент-Маэ в Бретани, находясь на смертном одре, отказался от соборования и предпочел умереть «атеистом». В результате его тело было закопано «на неосвященной земле». Автор хроники, которая донесла нам эту историю, заключает: «Похоже, что этот год был целиком заполнен безбожием и падением нравов. Недаром с самого его начала можно было видеть множество колдунов, евреев и чародеев, безнаказанно справлявших свои субботы, собиравшихся в синагогах и даже обосновавшихся при дворе». Немедленно были приняты самые серьезные меры, чтобы положить конец этому скандалу. По этому поводу энергично выступил Парижский парламент: эдикт 1394 года был торжественно возобновлен специальной грамотой, зарегистрированной 12 мая 1615 года.
«Исходя из того, что христианнейшие государи испытывают ненависть и отвращение ко всем народам, врагам Христа, и особенно к еврейскому народу, который они никогда не хотели терпеть в своем королевстве… и учитывая, что, как нам сообщили, вопреки эдиктам и ордонансам наших предшественников указанные евреи на протяжении нескольких лет тайно распространились во многих местах нашего королевства… Мы объявили, решили и повелели:
"Что все упомянутые евреи, которые находятся на территории нашего королевства, под страхом смерти и конфискации всего их имущества должны без всяких условий покинуть наши земли, на что им дается один месяц срока…"»
Следует особо отметить, что эдикт о высылке не распространялся на марранов Бордо и Байонны, поскольку это могло нанести большой ущерб сбору налогов в королевскую казну, и к тому же они соблюдали внешние требования христианской благопристойности. Этот эдикт распространялся только на «колдунов, евреев и магов» Парижа.
Двумя годами позже эти термины-близнецы «колдуны и евреи» часто использовались в ходе широкомасштабного судебного процесса над женой Кончино Кончини после убийства ее мужа.
Этот сплав колдовства с политикой в подобного рода делах родился отнюдь не вчера, и чете Кончини ставили в вину наряду со связями с заграницей и шпионажем еще и «оскорбление Божественного величия». «Разве не нашли в их доме книгу под названием «Хинук», которая является пособием по изучению еврейского языка…, и еще одну книгу, называющуюся «Махзор», т. е. полный пересмотр церковных служб»? (На самом деле, первая книга является пособием по изучению 613 заповедей, а вторая сборником праздничных молитв,- прим. ред.) Разве один из слуг не дал показания, «что госпожа занималась принесением в жертву петуха»? В то же время «из двух книг, представленных господином Королевским прокурором, следует, что принесение в жертву петуха – это иудейский обычай». Наконец, разве еще один свидетель, Филипп Дакен, «еврей, ставший христианином», не утверждал, что обвиняемая совершала и гораздо более серьезные колдовские обряды? В результате обвиняемая была приговорена к смерти и казнена в тот же день к большой радости жителей Парижа: многочисленные пасквили, памфлеты и даже театральные постановки были посвящены этому событию, а согласно массовым слухам настоящее имя обвиняемой – Софар, и она была еврейкой. Нет никаких сомнений, что она не была еврейкой; на самом деле, эта несчастная поборница черной магии умерла как добрая христианка.
Едва ли вся эта история свидетельствует о том, что окружавшие Кончини евреи-марраны были столь уж многочисленны и могущественны. После специальных разысканий в документах той эпохи можно найти еще несколько имен – Альварес, Гарсия, Верон, но после 1615 года о них больше нет никаких данных, за исключением упомянутого выше обращенного еврея Дакена, бывшего раввина, ставшего родоначальником целой династии врачей. Его внук Антуан был личным врачом Людовика XIV, Короля-Солнце.
Тем не менее, еще в течение долгого времени некоторым умам повсюду мерещились евреи. Так, в 1627 году Малерб, крайне раздосадованный тем, что он не смог выиграть судебный процесс, который он возбудил против убийц своего сына, видел в евреях источник своих неприятностей. Он писал одному из своих друзей: «Иудаизм распространился уже и на берега Сены. Остается лишь желать, чтобы он оставался лишь на берегах Иордана, и чтобы эта мерзость не распространялась среди добропорядочных людей, как это происходит сейчас. Другого пути нет. Мое дело справедливо – я стану сражаться повсюду с Божьей помощью, будь то в Иерусалиме и хоть со всеми двенадцатью коленями Израиля». (Можно подумать, что это написал Дрюмон).
Двумя столетиями позже Альфред де Виньи сочинил романтическую драму в пяти действиях «Маршал д'Анкр». В этой пьесе важная роль принадлежит еврею Монтальто. При этом в соответствии со штампами своего времени Альфред де Виньи значительно усилил « еврейские» черты своего персонажа, изменив его имя на Самуэль, и сделав ростовщиком. Как мы уже могли заметить, Анатоль Франс был более справедлив.
Это достаточно типичный случай, поэтому мы уделяем ему особое внимание. Врач-еврей, процветающий человек, в течение нескольких лет являющийся придворным лекарем, приглашает с собой в Париж свою свиту и нескольких друзей. Это оказалось достаточным для того, чтобы в 1615 году торжественно возобновить эдикт, изданный в 1394 году, чтобы развязать и направить широкомасштабный процесс о колдовстве, чтобы через двенадцать лет вызвать брань Малерба, а через два столетия будоражить воображение Виньи и Анатоля Франса. С другой стороны, справедливо, что эта история отражает ужас безбожия или простого неверия, которое отныне начинает представлять серьезную угрозу для прочности христианской веры.
На этом примере мы видим, что «еврейская проблема» продолжала беспокоить умы в эпоху, когда подавляющее большинство французов ни разу не видели ни одного еврея за всю свою жизнь. Именно в эту эпоху окончательно определяется значение слов национального словаря, как это приводится, например, в словаре Литтре: