2

2

Шимшон Шейнбойм еще вчера понял со всей определенностью, что хамсин приближается. А посему, едва поднявшись поутру, он подошел к окну и с удовлетворением отметил, что был прав и на этот раз. Он опустил жалюзи, чтобы защитить комнату от знойного ветра, обмыл водой лицо, плечи и грудь, поросшую густым седым волосом, побрился и приготовил себе кофе с булочкой, которую накануне принес из столовой. Всей душой ненавидел Шимшон Шейнбойм напрасную трату времени, особенно — в утренние плодотворные часы: выйти из дома, пройтись в столовую, побеседовать, почитать газету, обменяться мнениями, — и вот, половина утра уже пропала. Поэтому привык он довольствоваться кофе с булочкой, и уже в шесть часов десять минут, после первой краткой сводки известий, отец Гидеона Шенгава сидел за письменным столом, и так летом и зимой, без всяких поблажек.

Он сидел за столом, несколько минут вглядываясь в карту страны, висевшую на противиположной стене, с трудом пытаясь вспомнить какой-то навязчивый сон, привидевшийся ему ранним утром, перед самым пробуждением. Но сон ускользнул, память не удержала.

Шимшон решил немедленно погрузиться в работу, не тратя больше ни секунды. Великий праздник сегодня, это правда, но праздновать — это работать, а не предаваться безделию. До того времени, когда предстоит выйти из дому, чтобы поглазеть на приземление парашютистов, на Гидеона, который, может, и вправду окажется среди десантников, а не заболеет в последнюю секунду, — все еще остаются у Шимшона несколько рабочих часов. Человеку в возрасте семидесяти пяти лет непозволительно транжирить время, особенно если предстоит ему доверить бумаге так много — до боли много! — из пережитого. Работы — невпроворот.

Имя Шимшона Шейнбойма не нуждалось в разных почетных титулах — Рабочее Движение Эрец Исраэль умеет воздать должное отцам-основателям. Вот уже десятки лет имя Шимшона Шейнбойма окружено ореолом, сиянье которого — отнюдь не мимолетное явление. И уже десятки лет ведет он войну, физическую и духовную, во имя идеалов своей юности. Разочарования и поражения не сломили его веры и не согнули ее, разве что обогатили душу ноткой мудрой грусти: чем лучше понимал он слабости и идеологические отклонения ближнего, тем непримиримей был он к собственным слабостям, обуздывая их железной волей. Он жил согласно своим принципам, прям, как аршин, подчиняясь безжалостной внутренней дисциплине, но не без некоей скрытой радости, бурлившей в нем.

Сегодня, между шестью и семью утра в День Независимости, Шимшон Шейнбойм — отец, который пока еще не потерял сына. Он весь его облик как нельзя более подходит для того, чтобы нести нимб мученика. Изборожденное морщинами, тяжелое, умное лицо человека, который все видит, но не обо всем скажет. Голубые глаза глядят с иронической грустью.

Он сидел за письменным столом, спина распрямлена, голова склонена над бумагами. Локти расслаблены. Стол был из простого дерева, как и остальная мебель в комнате, — только самое необходимое и без всяких украшений: келья монаха-аскета, а не жилье в кибуце с крепким хозяйством.

Это утро будет не особенно продуктивным. Вновь и вновь, разбегаются мысли, будто тоскуют о сне, что мелькнул и погас на исходе ночи. Необходимо вспомнить сон, а, вспомнив — забыть его и сконцентрироваться на работе.

…Я помню трубу, и какую-то золотую рыбку или еще что-то… и спор с кем-то… Никакой связи…

А теперь — за работу. На первый взгляд, движение Поалей Цион изначально базировалось на идеологических противоречиях, между которыми невозможно навести мосты, и лишь при помощи словесной эквилибристики удалось скрыть эти противоречия. Однако противоречия эти — мнимые, и те, кто надеется воспользоваться ими, чтобы пошатнуть либо атаковать Движение, — не имеет представления, о чем идет речь. А вот и простое доказательство.

Тяжкий жизненный опыт выпал Шимшону Шейнбойму. На протяжении жизни познал он, сколь своевольна и глупа та рука, которая определяет превратности судьбы нашей, — и личностной, и коллективной. Трезвость ума не лишила Шимшона Шейнбойма чистосердечия, которым наделен он еще с юности. Одним из его душевных качеств, удивительным, достойным восхищения, была упрямая наивность — как у праотцев, целомудренных и благочестивых, чья проницательность не вредила их вере. Никогда не допускал Шейнбойм, чтобы слова его расходились с делом: он не оставил кибуц даже тогда, когда некоторые из вождей Рабочего Движения увязли в общественной деятельности и, как бы между прочим, начисто устранились от всякой физической работы. Он отклонял все посты и должности, не связанные с кибуцем, и только после тяжких сомнений согласился быть избранным на Всеобщую Конференцию трудящихся. До недавнего времени он поровну делил свое время между физическим трудом и интеллектуальной деятельностью: три дня — работы по озеленению, три дня — писание публицистики.

Редкой красоты зеленые насаждения в кибуце «Ноф-Хариш» — большей частью дело рук Шимшона Шейнбойма. Всем памятно, как сажал он, подрезал ветки, подстригал газон, поливал, окапывал, удобрял, разрежал, пропалывал, пересаживал. Несмотря на свое положение ведущего интеллектуала в Рабочем Движении, он ни разу не уклонился от обязанностей, возложенных на рядовых членов кибуца: несение караула, дежурств и всеобщей мобилизации в страду. Никогда даже тень фальши не тяготела над жизненным путем Шимшона Шейнбойма вся жизнь — единый сплав пророческого видения и его воплощения; «не ведал он слабости, не споткнулся в неверии», — так писал о Шимшоне секретарь Движения несколько лет тому назад в статье, посвященной семидесятилетию Шейнбойма.

Правда, бывали минуты пронзительного отчаяния, были минуты сильного отвращения. Но и эти мгновения сумел Шимшон Шейнбоим превратить в потаенные источники кипучей энергии. По словам его любимой походной песни, всегда переполнявшей его чувством опьянения работой: «В горах, в горах изошел наш свет. Мы покорим вершину — день вчерашний остался за спиною, но длинна дорога в завтрашний день». Если бы только выплыл из сумерек этот гнусный сон, предстал бы во всей полноте, — можно было бы спустить его со всех лестниц и наконец-то сосредоточиться на работе. Время идет. Резиновый шланг, шахматная комбинация, золотая рыбка, великая ссора, но где между ними связь?

Вот уже многие годы Шимшон Шейнбойм жил один. Всю свою энергию вложил он в интеллектуальное творчество. за дело всей. своей жизни заплатил он отказом от семейного гнезда, а взамен сподобился Шимшон Шейнбойм сохранить до самой старости юношескую ясность и теплую сердечность. Только в возрасте пятидесяти шести лет он вдруг женился на Рае Гриншпан, родил с ней Гидеона, затем развелся, и отдался интеллектуальным занятиям. Однако не стоит прикидываться святошей, и до женитьбы Шимшон Шейнбойм не вел жизнь отшельника. Его личность притягивала женщин — так же, как привлекала учеников. Пышная копна его волос побелела еще в юности, а лицо, обожженное солнцем, избороздила замысловатая сеть лощин и линий. Мощная спина, квадратные плечи, тембр его голоса — всегда теплый, задумчивый, сомневающийся — и конечно же, его одиночество, — все это привлекало женщин, как манок завлекает птиц. Ходили сплетни, что, по крайней мере, один из кибуцных малышей произошел из чресел Шимшоновых, да и в других местах ширились легенды. Но мы умолчим об этом.

Достигнув пятидесяти шести, Шимшон Шейнбойм решил, что приличествует ему родить сына — наследника, который понесет его имя и мысли грядущим поколениям. Итак, он мигом покорил сердце Раи Гриншпан, низкорослой девушки, заики, которая была моложе его на тридцать три года. Спустя три месяца после свадьбы, которую сыграли в узком кругу, родился Гидеон. Не успел еще кибуц отряхнуться от изумления, а уж Шимшон Шейнбойм отправил Раю назад в ту комнату, что она занимала прежде, предавшись целиком интеллектуальному труду. Эта история вызвала различные толки, да и в сердце самого Шимшона гнездились нелегкие сомнения.

А теперь стоит напрячь все мысли, заставив память подчиниться логике: этот сон постепенно проясняется… Она вошла ко мне в комнату и просила придти поскорей туда и прекратить разразившийся там скандал. Я не задавал вопросов, а поспешил за нею вслед. Кто-то позволил себе выкопать бассейн на лужайке перед кибуцной столовой, я же кипел от гнева, потому что никому еще не приходили в голову подобные новации — декоративный бассейн перед кибуцной столовой, словно во дворце какого-то польского шляхтича. Я раскричался. На кого? — здесь нет ясной картины. В бассейне плавали золотые рыбки, и мальчик наполнял бассейн водой из черного резинового шланга. Я решил немедленно прекратить все это, но мальчишка не желал меня слушаться. Я пройду вдоль всего шланга, найду кран и перекрою воду, еще до того, как этот бассейн станет свершившимся фактом. Я шел да шел, пока вдруг не обнаружил, что двигаюсь по замкнутому кругу, и шланг вовсе не прикреплен к крану, а уходит в бассейн и сосет оттуда воду. Суета и томление духа. Всему конец.

Оригинальную платформу движения Поалей-Цион следует понимать без всякой диалектики, а буквально, слово в слово.
[1] [2]