Солженицын и Сахаров (13)

Надо полагать, что и Крыленко, вступивший в партию в 1904 году, был тогда не тем человеком, каким он стал в 1929 году.

Солженицын понимает это развращающее влияние власти над людьми. С предельной откровенностью он пишет, что и сам он после года тяжелой и голодной солдатской жизни, после года муштры и изматывающей шагистики, пережив немало несправедливостей от самых младших командиров, начисто все это забыл, едва лишь стал лейтенантом, а вскоре и капитаном. В своем сознании он стал резко отделять себя от подчиненных ему солдат, он все меньше понимал тяготы их фронтовой жизни, все более отделял себя от них, как человека иной породы и иной касты. Он не задумываясь пользовался всеми офицерскими привилегиями, называл на "ты" отцов и дедов, понукал своего денщика и даже был иногда настолько суров с солдатами, что какой-то старый полковник счел необходимым во время ревизии сделать

170

ему выговор. "Оказалось, - признается Солженицын, - что от офицерских погон, всего два годика вздрагивавших на моих плечах, натряслось золотой ядовитой пыли мне в пустоту между ребрами" (С. 551). Более того, едва не стал Солженицын и офицером НКВД, его убеждали пойти в училище НКВД, и если бы сильнее нажали, то согласился бы. И вспоминая свое офицерство, Солженицын, беспощадный и к себе, признается: "Я приписывал себе бескорыстную самоотверженность. А между тем был - вполне подготовленный палач. И попади я в училище НКВД при Ежове - может быть у Берии я вырос бы как раз на месте" (С. 175).

Но если за два года младшего офицерства так изменился Солженицын, то что говорить о Крыленко, который за срок намного меньший взметнулся от прапорщика до Верховного главнокомандующего всей русской армией, а затем и до председателя Верховного трибунала, заместителя наркома юстиции и главного прокурора РСФСР. Хотя и окончил Крыленко до революции два факультета, но от такой чрезвычайной власти опьянел и поглупел до неузнаваемости.

"Видимо злодейство, - пишет Солженицын, - есть тоже величина пороговая. Да, колеблется, мечется человек всю жизнь между злом и добром, оскользается, срывается, карабкается, раскаивается, снова затемняется - но пока не преступлен порог злодейства - в его возможностях возврат, и сам он "еще в объеме нашей надежды. Когда же густотою злых поступков или какой-то степенью их или абсолютностью власти он вдруг переходит через порог - он ушел от человечества. И может быть - без возврата" (С. 182).

"Пусть захлопнет здесь книгу тот читатель, кто ждет, что она будет политическим обличием, - пишет в другом месте Солженицын. - Если б это было так просто! - что где-то есть черные люди, злокозненно творящие черные дела, и надо только отличить их и уничтожить. Но линия, разделяющая добро и зло, пересекает сердце каждого человека. И кто уничтожит кусок своего сердца?.. В течение жизни одного сердца эта линия перемещается и на нем, то теснимая радостным злом, то освобождая пространство рассветающему добру. Один и тот же человек бывает в свои разные возрасты, в разных жизненных положениях совсем разным человеком. То к дьяволу близко. То к святому. А имя - не меняется, и ему мы приписываем все" (С. 175-176). В этом глубоком замечании Солженицына мы видим по крайней

171

мере частичное объяснение той драмы и того грехопадения очень многих большевиков, которые еще до того, как они стали жертвой сталинского террора, были уже отнюдь не последними винтиками в созданной Сталиным машине произвола.

Что предлагает Солженицын ?

Но если власть развращает и портит людей, если политика, как думает Солженицын, - "это даже не род науки, это - эмпирическая область, не описываемая никаким математическим аппаратом, да еще подверженная человеческому эгоизму и слепым страстям", если все профессиональные политики это "чирьи на шее общества, мешающие ему свободно вращать головой и двигать руками" (С. 393), то к чему мы должны стремиться, как строить справедливое человеческое общежитие?

Солженицын говорит об этом мимоходом, он заключает свои мысли в скобки, не разъясняя и не растолковывая их подробно. Но и из этих кратких замечаний видно, что Солженицын считал бы самым правильным такое построение общества, "когда его возглавляют те, кто могут разумно направить его деятельность" (С. 392-393). Такими людьми являются в первую очередь инженеры и ученые (а рабочие, по мнению Солженицына, лишь подсобники инженеров в промышленности). Но кто возьмет на себя нравственное руководство обществом? Из всех рассуждений Солженицына вытекает, что нравственное руководство обществом способна осуществлять не какая-либо политическая доктрина, но только религия. Только вера в Бога может служить опорой человеческой нравственности и только глубоко верующие люди смогли лучше других пройти через все тяготы сталинских лагерей и тюрем.

Эти мысли отдают утопией, они даже не слишком оригинальны. Солженицын наносит страшные по силе удары по всем видам политической лжи. Он справедливо призывает советских людей, и прежде всего молодежь не способствовать лжи и не сотрудничать с ложью. Но нужно не только убедить людей в ложности тех или иных политических доктрин, но и дать людям правду, убедить их в истинности тех или иных взглядов. Однако для подавляющего большинства советских людей религия уже не является и не может стать истиной, и молодежь XX века вряд ли найдет для себя руководство в вере в Бога. Да и как без политики

172

и без политической борьбы инженеры и ученые смогут взять на себя управление общественными делами или хотя бы одной только экономикой? Но если бы это и было возможно, как предотвратить перерождение такого общества в диктатуру технократов? А разве передача религии функций нравственного руководства обществом не приведет со временем к возникновению самой худшей формы теократического государства?

Касаясь репрессий 1937 года, Солженицын пишет: "Может быть 37-й год и НУЖЕН был для того, чтобы показать, как малого стоит все их МИРОВОЗЗРЕНИЕ, которым они так бодро хорохорились, разворашивая Россию, громя ее твердыни, топча ее святыни" (С. 138). Речь идет, как можно легко понять, о марксизме. Но Солженицын не прав. Не марксизм породил извращения сталинизма, и преодоление сталинизма вовсе не будет означать крушения марксизма и научного социализма. Да и хорошо знает Солженицын, и говорит в другом месте о том, что и религиозная идеология облегчила двухсотлетние зверства инквизиции, сожжение и пытки еретиков.

Во всяком случае меня очень мало устраивают эти идеалы Солженицына. Я глубоко уверен, что в обозримом будущем наше общество должно строиться на сочетании социализма и демократии, и что именно развитие марксизма и научного коммунизма позволит создать наиболее справедливое человеческое общежитие.

Инженеры и ученые должны иметь гораздо больший вес в нашем обществе, чем они имеют сегодня. Но это вовсе не исключает и научно организованного политического руководства. Оно предполагает, в частности, отмену большинства привилегий для руководителей, разумное ограничение политической власти, эффективный народный контроль, самоуправление везде, где оно только возможно, расширение полномочий местных органов власти, разделение законодательной, исполнительной и судебной властей, ограничение любых политических полномочий определенными сроками, полную свободу слова и убеждений, включая, естественно, и свободу религиозных убеждений и религиозной проповеди, свободу организаций и собраний для людей и групп всех политических направлений, свободные выборы с одинаковым правом на выдвижение своих кандидатов для всех политических группировок и партий, свободу передвижения по стране и свободу выезда и т. д., и т. п. Только такое общество, свободное, разумеется, и от эксплуатации человека че

173

ловеком и основанное на общественной собственности на все главные средства материального производства, сможет обеспечить беспрепятственный и всесторонний (в том числе и нравственный) прогресс как всего человечества, так и отдельной человеческой личности.

И пока нет у нас такой подлинно социалистической демократии, развитие нашей страны будет по-прежнему медленным, односторонним и уродливым, и не часто будут появляться у нас такие гиганты духа как Солженицын.

Перед арестом Солженицын считал себя марксистом. Пройдя через жестокие испытания, описанные с такой беспощадной правдивостью в "Архипелаге ГУЛАГе", Солженицын утратил веру в марксизм. Это дело его совести и его убеждений. Солженицын никому не изменял и никого не предавал. Сегодня Солженицын противник марксизма, и он не скрывает этого.

Марксизм, конечно, не погибнет, потеряв одного из своих бывших приверженцев. Мы думаем даже, что марксизм только выиграет от полемики с таким противником как Солженицын. Иметь такого противника все же гораздо лучше для марксизма, чем иметь таких "защитников" как Поспелов и Ильичев, Кочетов или Сафронов. Ничего не стоила бы идеология, которую нужно навязывать людям только силой или угрозой применения силы. К счастью, подлинно научный социализм в этом не нуждается.
[1] [2] [3] [4]