Афанасьевич. На развалинах третьего рейха, или маятник войны (10)

В реальной фронтовой действительности все было не так или не совсем так. Здесь преобладал здравый смысл. Приведу несколько примеров из моего фронтового опыта.

7 мая 1944 года во время штурма Сапун-горы под Севастополем я летел воздушным стрелком в самолете командира Коновалова, ведущего группы наших Ил-2. Два истребителя Ме-109 нас атаковали. Ведущий немецкого истребителя успел дать по нам очередь; я и летчик были легко ранены, но мне все же удалось сбить вражеский истребитель. За него я получил орден Славы второй степени. В другой группе наших Илов на одном из штурмовиков летел стрелком мой земляк Петр Иванович Гурьев. К несчастью, в том бою его самолет был сбит.

Когда их с Самаринским сбили, рассказывал после Петр, его выбросило из кабины и он успел дернуть кольцо парашюта, но к своим было уже не перетянуть... Впереди был плен.

Немцы потащили Гурьева по ходам сообщения в глубь своей обороны. Грохот разрывов снарядов, авиабомб, везде много убитых и раненых, а в воздухе куда ни кинь взгляд - наши самолеты. Немцы буквально шарахались от Петра, узнав, что он - летчик-штурмовик. Его даже не обыскали: при нем остались солдатская книжка и медаль "За отвагу". Куда девалась немецкая аккуратность?

Наконец его притащили на командный пункт 5-го армейского корпуса, где он предстал перед группой немецких офицеров, а потом и генералов. Генерал, видимо старший из всех, через переводчика задал вопрос:

- Какую задачу имеют ваши войска здесь, под Севастополем? - Спросил, видимо, по обязанности, по инерции, так как задача была уже ясна всем.

Гурьев ответил:

- Задача одна: как можно быстрее очистить нашу землю от захватчиков!

Затем задавали вопросы о том, что он знает об открытии второго фронта нашими союзниками в Европе. Гурьев ответил, что не знает, когда будет открыт второй фронт, но Германия проиграла войну еще 22 июня 1941 года, когда напала на Россию. Гурьев всегда говорил правду любому в глаза, всегда и везде.

Ночью его перевезли в штаб 17-й армии, на мыс Херсонес. Здесь тоже задавали подобные вопросы, и он, уверенный, что его все равно расстреляют, дерзко ответил:

- Вы задаете мне такие вопросы, на которые может ответить только наш командующий. А поскольку вам из Крыма не уйти, то вы имеете такую возможность...

Его не расстреляли, а перевезли на Херсонесский аэродром, где, кроме раненых немецких летчиков, обслуживающего персонала и высших офицеров, которые стремились скорее выбраться в Румынию, находилось несколько пленных советских летчиков, спасшихся на парашютах. Немцы собирались вывезти их на самолетах в Германию. Несмотря на агонию армии, приказы еще не были отменены и их пытались выполнять. Но выполнять становилось все труднее. Наша авиация наносила бомбовые и штурмовые удары по аэродрому. Тем истребителям противника, которым удавалось взлететь, приходилось вступать в бой с нашими истребителями. Наши их сбивали на виду у всех, и это деморализующе действовало на немцев.

Особенно сильное впечатление произвело уничтожение Илами нашего полка шести немецких транспортных самолетов Ю-52. С трудом приземлившись, они даже не успели зарулить в капониры. Убитых и раненых немцев добавилось.

Голос Гурьева дрогнул:

- И надо же: никто из наших пленных не пострадал! Как будто видели нас! А я смотрю и вижу: там Саша Паршиков с Павкой, там Витя Марченко с Вадимом Курманиным, вот Ежов, Кравченко, Ишмухамедов... Немцы меня в укрытие тянут, а я стою - лучше от своих погибнуть, чем плен!

Вторая волна наших машин завершила дело. Когда последняя, уцелевшая от разгрома, группа немецких истребителей улетела и аэродром прекратил свое существование, пленных перевели в лагерь, размещенный на месте каких-то бывших мастерских...

В лагере были в основном гражданские лица, согнанные в Севастополь. Их должны были отправить в Германию. К Петру подошел мальчик и стал расспрашивать, с какого аэродрома он летал на Севастополь. А когда тот ответил, что с Тумая, оказалось, что это сын той женщины, с которой мы беседовали в первый день после посадки в Крыму. Она плакала и показывала фотографию своего сына, которого немцы вместе с другими угнали перед приходом наших войск.

Мальчишка предложил Гурьеву спрятаться в трубе, которую он приметил на территории лагеря. Расчет был прост: немцы грузят людей на корабли ночью, соблюдая светомаскировку, а потому обыскивать все закоулки не станут. Так и получилось: ночью людей погрузили на пароход, а утром на территорию лагеря ворвались наши солдаты.

В суматохе боя Гурьев мальчишку потерял.

Командир полка предложил Гурьеву сходить в деревню и рассказать матери, что ее сын жив и скоро они встретятся. Воздушный стрелок Паршиков ходил вместе с Гурьевым. После он рассказывал, что мать не поверила этой истории, плакала, спрашивала: "Если это правда, то где же он?" Прошло несколько дней, а мальчишки не было. Тут уже многие начали сомневаться в правдивости этой истории. Гурьева отправили на проверку. Ведь он все-таки был в плену. Мы были воспитаны в духе, что плен - это позор. Плен несовместим с присягой, воинским долгом и честью. Знали наизусть и требование Устава: "Ничто, в том числе и угроза смерти, не должно заставить воина Красной Армии сдаться в плен". Известны были нам и слова Сталина, что у нас нет пленных, а есть предатели.
[1] [2] [3] [4]