Когда я снова стану маленьким (3)

И все начинается сначала. И это не просто глупая детская игра. Раскрыть тайну, найти укрытое, показать, что невозможно спрятать так, чтобы нельзя было найти. Чем труднее добиться победы, тем она прекрасней. Что для взрослых поиски правды, открытия, изобретения, то для нас кукла в кастрюльке или под подушкой. Роль природы здесь играет Иренка, которая прячет куклу, а роль человечества, с великим трудом открывающего тайны,- я, маленький мальчик. Тогда я догнал зайца благодаря быстроте бега и ловкости, теперь нахожу куклу благодаря догадливости, вниманию, упорству.

Меня уже утомил этот длинный день, за который я так много пережил.

Я поужинал, и мне хочется как можно скорее лечь в постель.

- Что это ты притих? - спрашивает мать.- Набедокурил в школе?

- Нет,- говорю я,- у меня голова болит.

- Может быть, тебе лимона дать?

Я вымыл только лицо и руки, быстро разделся, и вот я лежу с закрытыми глазами.

Кончился первый день. Вот уже день, как я снова маленький. Сколько пережито за один этот день! Я ведь не все записал - только то, что мне случайно подсказала память, только то, что длилось дольше по времени. Если впечатления хлынут весенним ливнем, разве можно запомнить и описать все дождевые капли? Разве можно подсчитать волны разбушевавшейся в половодье реки?

Я был и эскимосом и собакой, преследовал и убегал от преследователей, был победителем и невинной жертвой случая, артистом и философом,- жизнь моя звучала, как оркестр. И я понимаю, почему ребенок может быть зрелым музыкантом. И когда мы присмотримся внимательнее к его рисункам, прислушаемся к его речи, когда он наконец поверит в себя и заговорит,- мы постигнем его огромную своеобразную ценность. Мы обнаружим в нем поэта, художника, мастера чувства. Это будет. Но мы еще не доросли до этого.

Я совершил сегодня путешествие в страну вечных снегов, обращенный в пса, оскаливал клыки...

Но разве это все? Со мной произошло еще много, много другого.

Когда я играл с Иренкой, кукла была не куклой. Не в кармане пальто она лежала, не под подушкой, а в лесной чаще, в подземелье, в болотных топях, на дне моря...

Я не говорил об этом Иренке, потому что Иренка маленькая, все равно бы не поняла. Это была уже моя собственная игра.

Я забыл добавить, что тогда как раз вошла мама. Мама говорит:

- Отдай ей куклу! Зачем ты ее дразнишь?

- Мы так играем,- отвечаю я.

- Ты, может быть, и играешь, а она злится: на лестнице слышно, как она кричит.

Я забыл рассказать, что в углу подвала мне померещилось что-то белое, вроде человека без головы, в саване. И когда я бежал из подвала, то одно мгновение я не зайца гнал, а убегал от привидения. Это длилось всего секунду, но у меня колотилось сердце, а в глазах мелькнули три черные молнии.

И еще я не рассказал, как мне на уроке хотелось пить. А учитель выйти не позволил.

- Скоро будет звонок, тогда напьешься!

Учитель прав. Но я ребенок, я теперь по-другому меряю время. У меня теперь другие часы, другой календарь. День мой - вечность, которая делится на короткие секунды и долгие столетия. Нет, не десять минут мне хотелось пить!

Я забыл рассказать, что товарищ разрешил мне на перемене поиграть на новой губной гармонике - только попробовать, хорошая ли. Потому что он ее расхваливал, говорил, что она самая лучшая, нержавеющая, прочная. Играл я, наверное, не больше минуты - один разок,- вытер о куртку, отдал. И все.

Вот в том-то и дело, что не все. Потому что если он эту гармонику потеряет, обменяет, продаст или поломает, а у меня через полгода будет своя, и он попросит, то я это буду помнить и тоже позволю ему поиграть. А если бы я ему не дал, он имел бы право сказать:

- Вот ты какой! А я тебе позволял!

Такие услуги не забываешь, если ты честный человек!

Я не упомянул и о том, что пальто у меня длинное, на рост. Оно мне мешало, когда я бегал на перегонки с трамваем. До тех пор пока я не вырасту, оно будет мешать мне всегда, всякий раз, как надену. Опять ае мелочь, и продолжалось это трудно сказать сколько. Полгода, год, вечность?

Еще я не записал, что вдруг я заметил на окне живую муху. Я обрадовался, стащил потихоньку кусок сахару и бросил ей несколько крупинок. Я кормил саму весну. И пусть бы только Иренка или кто другой осмелился ее обидеть!

Я нашел пробку от бутылки. Пригодится. Она у меня тут, рядом с кроватью, в кармане брюк.

Я видел солдата на улице. Я сделал несколько шагов по-военному И отдал честь. Он мне дружески улыбнулся.

Я умывался холодной водой. Такое ощущение, словно выкупался; холодная вода - мимолетная радость.

Когда я был взрослым, у меня был старый поблекший коврик. Однажды я увидел на витрине магазина точно такой же новый: тот же узор, та же расцветка. И я побрел дальше как-то медленнее, ссутулившись.

Когда я был взрослым, в комнате после долгой зимы вымыли окна. Очень грязные окна. Когда я вернулся домой, я долго стоял у окна и глядел сквозь прозрачное стекло.

Когда я был взрослым, я однажды повстречался со своим дядюшкой, которого давно не видел и совсем позабыл. Идет седенький, на палку опирается. Он меня спрашивает, что слышно.

Я отвечаю:

- Старею, дядюшка. А он:

- Как, уже? А что же мне тогда говорить? Ты еще молокосос. Я обрадовался, что дядюшка жив и что назвал меня по имени. И вдруг до моего лба дотронулась теплая рука. Я вздрогнул. Открываю глаза. Встречаюсь с беспокойным взглядом мамы.

- Ты спишь?

- Нет.

- Тебе не холодно, может, прикрыть? Мамина рука коснулась лица, груди. Я сажусь на кровати:

- Не бойся. Голова у меня совсем не болит.

- Но ведь ты говорил?

- Да так, показалось, наверное.

Я обнимаю ее за шею, заглядываю в глаза. И быстро прячу голову под одеяло. И слышу еще:

- Спи, сынок.

Я снова ребенок, и мама говорит мне "сынок". Снова мне говорят "ты", Снова прозрачные стекла, снова к ковру вернулись прежние, утраченные краски.

У меня снова молодые руки, молодые ноги, молодые кости, молодая кровь, молодое дыхание, молодые слезы и радость - молодая, детская.

Я заснул. Словно после дальнего похода.

Второй день

Ночью выпал снег.

Белым-бело.

Сколько лет я не видел снега. После долгих, долгих лет я снова радуюсь снегу, тому, что все вокруг бело.

И взрослые любят хорошую погоду, но они думают, рассуждают, а мы словно пьем ее! И взрослые любят ясное утро, а нас оно пьянит!

Когда я был взрослым, то, увидев снег, я уже думал о том, что будет слякоть, чувствовал на ногах мокрую обувь, "а хватит ли на зиму угля?" Ну, и радость - она тоже была, но словно присыпанная пеплом, загрязненная, серая. Теперь я чувствую одну только прозрачную, белую, ослепительную радость. Почему? Да просто - снег!

Я иду медленно, осторожно. Мне жалко топтать эту радость. Все кругом искрится, сверкает, сияет, переливается, играет, живет! И во мнетысяча искорок. Словно кто рассыпал по земле и в душе моей алмазный ;. . рошок. Посеял - и вырастут алмазные деревья. Родится сверкающая сказка.

На руку падает белая звездочка. Хорошая, маленькая, родная. Жалко, что она исчезает, словно ее вспугнули. Жалко! Пли дуну - и радуюсь, что ее нет, потому что уже села другая. Открываю рот и ловлю их губами. Чувствую хрустальный холодок снега, чистую холодную белизну.

А когда начнет таять, будут ледяные сосульки. Их можно сбить рукой. Можно подставить рот и ловить падающие капли. Широким взмахом руки сгребаешь сосульки из-под карниза,- они падают и разбиваются с холодным прозрачным звоном.

Настоящая зима и настоящая весна!

Этоне снег, а волшебное царство радужных мыльных пузырей.

Ну, и снежки... Снежки, снежные шарики - озорство, неожиданность .. Мячиков - сколько душе угодно! Не покупаешь, не берешь поиграть, не просишь. Они твои. Бросаешь - снежок мягко ударяет и рассыпается. Ничего, сейчас будет новый. В спину, в рукав, в шапку!.. Ты - в него, он - р. тебя. Смех... И стучит сердце...

Падаешь, отряхиваешься... За шиворот! Бр-р-р, холодно... Хорошо!

Катишь ком. Он облипает снегом, растет. Выбираешь места получше, толкаешь. Ком все больше, больше. Уже не ладонью, а обеими руками, уже чувствуешь: тяжелеет. Поскользнулся - значит, медленней, осторожней. Чей больше? А теперь что, лепить снежную бабу или вскочить на него с разбегу?

Дворники сгребают снег с тротуаров. Скорее на мостовую, где нетронутый снег,- и бредешь по колено в белом пуху...

Боже, как нужны доски и гвозди! Самая необходимая, единственно важная вещь на свете, кроме нее, ничего не существует - это собственые салазки, обитые железом. Что бы такое разбить, разобрать, разыскать, выпросить - как бы добыть доски? И коньки - если нельзя два, то хотя бы один! Сиротой себя чувствует человек без конька и салазок!..

Вот они, наши белые заботы, белые желания.

Жаль мне вас, взрослые,- вы так бедны радостью снега, котором: вчера еще не было!

Ветер смел с карнизов, со ставен, с водосточных труб обломки звездочек и швырнул белой пудрой в улицу. Белый холодный туман. Вверх, вниз, в зажмуренные глаза, в занавеску белых ресниц.

Улица. Не лес, не поле, а белая улица. Удалой, молодой возглас радости. На крышах домов будут стоять маленькие человечки, сбрасывать лопатами снег на огороженные тротуары. А ты завидуешь, что высоко, что могут упасть, а не падают, что работа легкая, и приятная, и красивая - швырять снег с высоты, что прохожие сторонятся и смотрят вверх.

Будь я королем, я приказал бы в первый день зимы вместо тысячи школьных звонков дать с крепости двенадцать пушечных залпов, возвещающих, что занятий не будет.
[1] [2] [3] [4]