10
[1] [2]10
Посетители приезжали редко, – очевидно, в Питере опасались навести сыщиков на след. Только раз в три-четыре дня появлялся «Берг» – он же Александр Васильевич Шотман[32]. С каштановой бородкой, в пенсне и белой панаме, он выглядел настоящим барином, и это обстоятельство, в интересах конспирации, было очень по душе Надежде Кондратьевне. Еще реже приезжал Зоф. Иногда в калитку бесшумно проскальзывала молчаливая женщина в черном вдовьем платке, привозившая то каравай хлеба, то смену белья.
Все они появлялись и исчезали только с наступлением темноты.
Когда Шотман однажды пришел со станции утром, Надежда Кондратьевна удивилась. Шотман торопился. Он расспросил, не замечено ли вокруг дачи чего-нибудь подозрительного; успокоившись же на этот счет, он предупредил, что вечером привезет двух товарищей («членов ЦК», – прошептал он в самое ухо Надежде Кондратьевне). Затем поспешно ушел обратно на станцию.
Действительно, часов в шесть вечера Надежда Кондратьевна увидела возле своей калитки двух людей. Они постояли с полминуты как бы в раздумье, затем толкнули калитку и вошли. Она пошла им навстречу. Один был щуплый человек в пенсне, с клочковатой темной бородкой и очень темными печальными глазами, другой – сухощавый, тонколицый, с остроконечной бородкой.
– Как поживает Карпович? – спросил человек в пенсне густым и грустным баском, будто и впрямь спрашивал о здоровье какого-то очень близкого и очень исстрадавшегося человека.
– Врачи говорят, здоров, – быстро ответила Надежда Кондратьевна и добавила уже естественным голосом: – Сейчас вас переправлю.
Человек в пенсне представился:
– Андрей.
– Юзеф[33], – представился второй, с остроконечной бородкой.
Оба приезжих уселись на лавку и сидели размягченные, видимо очень усталые, глядя мечтательными глазами на куст жасмина, росший возле забора.
– А? – спросил «Андрей», кивая на жасмин с полуулыбкой, блуждавшей на его лице.
– Да, – ответил «Юзеф», улыбаясь точно таким же образом.
– Забыли, что этакое есть на свете, – сказал «Андрей» полувопросительно.
– Да, – согласился «Юзеф».
Надежда Кондратьевна молча отломила ветку жасмина и подала «Андрею». Он приник лицом к ветке, затем, не выпуская ее из рук, спросил:
– Дождемся темноты?
– Нет, – возразила Надежда Кондратьевна. – Переправитесь сразу. Возьмете с собой удочки, вроде как бы рыболовы.
Она пошла искать кого-нибудь из мальчиков. Кондратий читал в саду книжку. Он отдал книжку матери и пошел за веслами и удочками, лежавшими в баньке на берегу. Оба гостя молча пошли за ним. В конце двора перед ними открылось неширокое озерко. Лодка, привязанная к столбику веревкой, стояла под ветками ветел.
Кондратий сел за руль, «Андрей» – за весла. Лодка поплыла по озерку и вскоре очутилась на широком раздолье огромного озера, чьи берега терялись вдали. Волны ходили здесь почти морские. «Юзеф» держал удочки вертикально, чтобы их было видно со стороны. «Андрей» сильно и ладно работал веслами.
Им повстречалась лодка с дачниками. Красивая женщина полулежала на корме, обрывала листья с ивовой ветки и кидала их за борт с задумчивым видом. «Андрей» сложил весла и некоторое время смотрел вслед лодке и плывущим по воде листьям. Он усмехнулся, снова взялся за весла и сказал:
– Люди живут так, словно на свете ничего особенного не происходит. Так, как год, и два, и десять тому назад. У Толстого еще это где-то отмечено, и весьма справедливо.
– Может, просто хотят забыться, – заметил «Юзеф».
Некоторое время плыли молча.
– Какая тишина! – сказал «Андрей». – С непривычки оглушает.
«Юзеф» заметил одобрительно:
– Вы хорошо гребете.
– Навык ссыльных времен. Три года назад, в туруханской ссылке, я арендовал крохотную лодочку. На ней, кроме меня, никто не смел отправиться по Енисею. А я посмеивался над пророчествами товарищей, которые уверяли меня, что рыбы давно дожидаются, когда попаду к ним на обед. Но я-то знал, что не буду для них лакомым куском: слишком я тощ и невкусен. Потому и ездил. Хорошо мне было, я забирался подальше вверх, а потом, когда течение само несло лодку вниз, сидел и мечтал. Стихи читал вслух. Я увлекался тогда стихами.
Тонкое, очень белое лицо «Юзефа» приобрело задумчивое выражение, он усмехнулся, но ничего не сказал.
«Андрей» тоже замолчал. По мере приближения берега он все больше волновался. Это волнение от предстоящей встречи с Лениным усугублялось еще одним обстоятельством. Дело в том, что «Андрей» вез в боковом кармане пиджака начатую им еще в ссылке работу «Очерки по истории международного рабочего движения». Уже несколько месяцев как он мечтал показать Ленину свою рукопись, но не решался, каждый раз робел и умолкал на полуслове. Сегодня он решился взять рукопись с собой: авось ему хватит смелости оставить ее Ленину. Может быть, Ленин на досуге почитает. «Андрей» был самоучкой, в ссылке самостоятельно изучил немецкий и французский, прочитал там множество книг, и ему очень хотелось писать, но не было времени и не было уверенности в собственных способностях. Он посмеивался над своим «литературным зудом», жаждая и боясь показать Ленину рукопись.
Кондратий направил лодку к берегу. Она вошла как нож в стену прибрежного камыша. Рядом в камышах качнулась вторая, привязанная к берегу лодка.
– Здесь? – спросил «Андрей».
Они выпрыгнули на берег и начали с любопытством озираться. В это время из кустов появился мальчик лет тринадцати. Он внимательна посмотрел на приехавших и неожиданно пустился от них наутек в глубь леса.
– Что такое? – насторожился «Юзеф».
– Мой брат, – улыбнувшись, объяснил Кондратий. – Бежит предупредить. Разведчик.
Они пошли по тропинке и вскоре очутились на поляне, уже утонувшей в предвечернем сумраке. Посреди ее возвышался высокий лиловатый стог. Рядом мерцал небольшой костер. Никого не было видно. Вдруг из густых зарослей справа раздалось весело и укоризненно:
– Товарищ Свердлов!.. Товарищ Дзержинский!.. Вы?.. Э-э, это неконспиративно.
Свердлов развел руками:
– Ничего не поделаешь, Владимир Ильич! Надо!
Ленин стоял среди зарослей ивняка, широко расставив ноги, словно врос в эту пустынную болотистую землю. В предвечернем свете, придающем очертаниям предметов резкую определенность, он казался отлитым из темного металла.
Вокруг него валялись газеты, прижатые к земле от ветра то камешком, то веткой.
– Что ж! Милости прошу к нашему шалашу, – сказал он. – Тут эта поговорка удивительно уместна.
Он говорил в шутливом тоне, хотя глаза его светились необыкновенной радостью и волнением. Ему не хотелось слишком откровенно проявлять свои чувства, чтобы Свердлов и Дзержинский, а по их рассказам Крупская и другие товарищи не заподозрили, что ему бывает трудно и тоскливо в этой заозерной глуши.
– Ну, раз приехали, – сказал он, – то уж рассказывайте, рассказывайте, рассказывайте все.
– Погодите, Владимир Ильич, – улыбнулся Свердлов. – Вы всегда так не даете опомниться.
– Что ж, садитесь, опоминайтесь. Григорий, где вы? К нам гости. Наконец-то мы узнаем все из первых рук.
Зиновьев появился из шалаша заспанный, но при виде гостей оживился, побежал за чайником.
– Сейчас угостим вас чаем, – сказал он, суетясь. – Разумеется, кипятком, чаю нет, заправляем листом смородины.
Ленин сел на пенек, его лицо стало очень серьезным и озабоченным.
– Рассказывайте.
Ярко вспыхнул и разгорелся костер, возле которого Емельянов с Колей и Кондратием начали готовить ужин.