Дом на площади (24)

- Я предложил бы кандидатуру господина Ланггейнриха. Он хорошо понимает сельское хозяйство и очень предан земельной реформе. И размышляет он не так медленно...

- А ведь он может и не захотеть с земли да в контору?

- У вас разве откажешься?

- Кандидатура хорошая. Ладно. Поговорите вы с ним. Он вас уважает.

- Поговорю, - сказал Себастьян и довольно рассмеялся. - Вы умеете себя вести с нами, немцами. Я часто удивляюсь, как хорошо вы поняли психологию немца, его слабые и сильные стороны. И вы прекрасно умеете пользоваться этими слабыми и сильными сторонами.

Лубенцов нахмурился.

- Что значит пользоваться? - сказал он. - Неужели я похож на интригана? Поймите, господин Себастьян, мы вовсе не заигрываем с немцами, как это думают некоторые из вас. Дело тут и проще и сложнее. То, что мы стараемся по мере наших сил получше устроить вашу жизнь, добиться объединения Германии и так далее, - это не заигрывание, а определенная политика, основанная на определенном мировоззрении. Я прекрасно знаю, что некоторые немцы думают, что вы, дескать, немцы, хитрые, вы используете наши противоречия с союзниками, и мы, ссорясь между собой, вынуждены заигрывать с вами. Вы ошибаетесь. Мы проводим политику, вполне для нас естественную, а вовсе не диктуемую недолговечными тактическими соображениями. Мы просто считаем, что земля и вообще все должно принадлежать тем, кто трудится. Вот и все. Если хотите знать, то и американцы вовсе не заигрывают с вами в пику нам, русским. Они тоже проводят политику, основанную на определенном мировоззрении. Грубо говоря, они поддерживают капиталистов и помещиков и подавляют рабочих и крестьян. Они дают волю первым и не дают воли вторым. Неважно, какими словами они прикрывают эту свою политику и насколько эти слова убедительны. Важна сама политика. Мы способны сделать и уже сделали немало глупостей. Но линия наша - верная и единственно прогрессивная. Союзники в лучшем случае хотят вас привести к состоянию, которое было до Гитлера, то есть они хотят вести вас назад. Мы пробуем вести вас вперед.

- Любую линию, - сказал Себастьян, - даже правильную, можно проводить хорошо и плохо. Вы ее проводите хорошо.

- Ну и прекрасно! - воскликнул Лубенцов. - Рад, что мы довольны друг другом.

Лубенцов встал, вспомнив, что его ожидают сослуживцы. Поднялся и Себастьян. Он с минуту постоял неподвижно, потом сказал чуть изменившимся голосом:

- У меня еще одно дело к вам. Я хотел бы съездить на запад, точнее во Франкфурт-на-Майне. Мой сын просил меня приехать погостить.

- Да? - сказал Лубенцов и снова уселся. Пытливо посмотрев на Себастьяна, он медленно спросил: - Вам надолго?

- На неделю, - быстро ответил Себастьян.

- Что ж, мне кажется, это вполне возможная вещь. Думаю, что пропуск вы получите. Я по крайней мере буду об этом просить.

- Благодарю вас. Я так и думал.

- А что, - усмехнулся Лубенцов, - фрейлейн Эрика сомневалась и в этом?

- Н-нет, - смутился Себастьян. - Не она. Я сомневался.

- Вы ошиблись.

- Признателен вам за это, - сказал Себастьян и, подойдя ближе к Лубенцову, произнес выразительно: - Эрика не поедет. Я поеду один. Она останется здесь.

- Как заложница? - заметил Лубенцов как бы в упрек, но на самом деле очень довольный этим сообщением Себастьяна.

- Да, господин Лубенцов, - сказал Себастьян. - Вот именно. Я не хотел бы, чтобы вы в чем-нибудь сомневались. После того как профессор Вильдапфель, крупнейший наш агроном, уехал и не вернулся, вы имеете полное право испытывать недоверие.

- Да, вы правы, - согласился Лубенцов. - Начальник СВА очень расстроился, когда случилась эта история. Он считает, что сам Вильдапфель еще пожалеет о своем поступке. Измена своему слову и обязательствам всегда кончается печально для самого изменившего. Она приводит к душевной опустошенности и к позднему раскаянию. В вас я уверен. Прежде всего - вы умный человек. Что касается Вильдапфеля, то я думаю, что он просто недостаточно умен. Ведь ученый - это не всегда одно и то же, что умный? Как вы думаете?

- О нет! К сожалению, не одно и то же. Ученых дураков не намного меньше, чем невежественных дураков. Но касательно Вильдапфеля вы ошибаетесь. Он человек чрезвычайно умный, но и чрезвычайно корыстолюбивый. Его, разумеется, купили обещаниями материальных благ.

X

Раздался звон стеклянной двери, она распахнулась, и в комнату вошла Эрика. Позади нее показались еще девушки и молодые люди, но, увидев коменданта и ландрата, они оробели и отпрянули назад.

Лубенцов впервые за последнее время посмотрел прямо в глаза Эрики. Его взгляд был на этот раз полон спокойствия и откровенно выразил то восхищение, какое она вызывала в нем.

Наблюдая ее и слушая ее голос, он, по правде говоря, гордился собой, своей выдержкой. А если и чувствовал некие сожаления, то их тихая горечь перекрывалась радостным чувством удовлетворения собой, которое обуревает человека, сумевшего одержать победу над своими страстями.

- Вы ни разу не заходили в наш семинар, - упрекнула она его. - Всюду вы бываете, а у нас ни разу не были.

- Приду обязательно, поверьте мне, - пообещал он. - Никак времени не выберу. Но знаю все, что у вас делается. И рад, что работа идет хорошо. Нужны учителя.

- У нас много хороших людей, - сказала она, просияв. - Я никогда не думала, что в нашем захолустном Лаутербурге столько по-настоящему хороших, честных людей. Хотя бы для того, чтобы в этом убедиться, стоило заняться семинаром. - Она помолчала. - Хочется посидеть с вами, но не могу, меня ждут. - Она вдруг нахмурилась, быстро попрощалась и вышла.

- Пойду и я, - сказал Лубенцов Себастьяну.

Себастьян проводил его до наружной двери.

Совсем стемнело. Мрачное беззвездное небо лежало над городом. Со света казалось особенно темно. Лубенцов медленно пошел по двору, привыкая к темноте.

- Товарищ подполковник, - услышал он негромкий возглас Воронина, и хорошо знакомый голос разведчика в этой кромешной фронтовой темноте напомнил Лубенцову войну.

Воронин вполголоса поведал о предупреждении Кранца и о своем посещении Меркера.

- Это малина, - сказал он. - Самая настоящая малина. Кроме того, Кранц сказал, что Меркер - бывший фашист.

Известие сильно встревожило Лубенцова. Они с Ворониным постояли с минуту молча, потом вошли в дом.

Окинув беглым взглядом лицо Воробейцева, Лубенцов сел за стол, извинился за долгую отлучку и поднял свой бокал, уже наполненный вином. Все выпили и снова налили.

- За Татьяну Владимировну, - сказал Воронин.

Лубенцов вздохнул.

- Так и быть, - сказал он. - Выпьем за Татьяну Владимировну. Вероятно, она уже на пути сюда. - После того как все выпили, Лубенцов спросил: - А теперь расскажите мне, товарищи, как вы проводите свободное время. Где бываете? Что читаете, если вообще читаете? Ну, расскажите хоть вы, Воробейцев.

Воробейцев бросил быстрый взгляд на Чохова и сказал:

- Да так, ничего особенного, товарищ подполковник. Читаю понемногу. Изучаю немецкий и вообще... Скучновато, конечно. Наверное, в большом центре - скажем, в Галле или в Веймаре - офицеры веселее проводят время. Там Дома Красной Армии. Артисты приезжают.

- Да, - сказал Лубенцов, непроизвольно нахмурясь. - Там веселее, разумеется. - Он помолчал, рассеянно повертел в руке бокал, потом продолжал: - Ну, а все-таки? Ну, что вы делали вчера после работы?
[1] [2] [3] [4]