Пальма в снегу (1)
[1] [2] [3] [4]– Товарищ полковник, – влез я в объяснения, – разрешите вопрос?
Полковник удивленно поднял мохнатые брови и не ответил. Не дожидаясь запрошенного разрешения, я продолжил:
– А как определятся угол леса, который является "круглым"?
– Для дураков объясняю еще раз – это ориентир. Понятно?
– Так точно, товарищ полковник! Понятно, чего тут не понять. Раз у круглого леса есть угол, то чего ж тут не понять. Все понятно.
Спасибо. Надо бы только пальмы вкопать по краям траншеи.
– Какие еще пальмы?
– Лучше всего африканские. У нас большая часть курсантов из
Конго, Эфиопии, Анголы, Зимбабве, Никарагуа и прочих южных широт.
Снега они в жизнь не видели и никогда больше не увидят, а пальм у них, как у нас снега зимой. Оборона взвода в снегу – им не поможет в будущей командирской жизни, а оборона взвода между пальмами – в самый раз. Еще можно площадки на пальмах прибить.
– Это еще зачем?
– А им с пальм командовать сподручнее. Они случайно спустились, их сразу к нам прислали.
Кто-то прыснул в кулак. Лицо полковника, не ожидавшего такой наглости от сержанта срочной службы, стало красным, как у рака после варки, набрав в легкие побольше воздуха, он заорал мне в лицо так, что мои волосы под ушанкой встали дыбом:
– Вон!! Пошел вон отсюда!!! Кто сюда пустил этого сержанта? Чтобы я его больше тут не видел!!! Никогда не видел!!!
Через три часа, получив очередной выговор от комбата, я сидел в теплой армейской казарме, довольно разглядывая ноги в тапочках.
Каждому солдату в армии положены два куска резины толщиной в полтора сантиметра, к которым приторочены две полосы из кожзаменителя крест накрест. Эти шлепанцы и называются армейскими тапками. Цвет это приспособление имеет черно-коричневый, и чисто черные тапочки считались шиком. Носить такой шик имел право только дед советской армии. Я пошел еще дальше. Армейские тапочки, которые я носил, представляли собой толстые пластиковые подошвы с торчащими внутрь толстыми шипами для массажа стоп. Верх тапочек являл собой две параллельные широкие полосы с регуляторами ширины, в которые входили мои натруженные стертые мозолистые ноги. Шлепанцы имели цвет прибрежной волны, чем уже отличались от армейского образца, а грязно-белые с сине-голубым вставки по краям, полностью выделяли их из общей стандартной массы. Командир взвода регулярно пытался заставить меня выбросить нестандартное яркое обмундирование, но я каждый раз ссылался на то, что старшине нечем заменить.
– Ты не мог не выпендриться? Не мог? – допытывал меня ротный.
– Я же ничего такого не спрашивал…
– А кто сказал, что наши курсанты – обезьяны? Кто? Я еще подумаю, как тебя наказать.
– А меня уже наказали, товарищ старший лейтенант. Я выговор получил. По уставу два наказания не положено.
– Умный, да? Умный? Вот и сиди теперь в роте. Хотя, нет худа без добра, мне в документации надо порядок навести, политзанятия для сержантов на три недели назад написать. Тебе будет, чем заняться. И перестань все время книжки читать.
На три дня я засел за бумажную работу. Исправив все, что только можно было, я начал скучать и пошел в местную библиотеку, где нашел сборник стихов Кедрина.
– Чего читаешь? – застал меня врасплох ротный.
– Книжку.
– Вижу, что не газету. Про что?
Я пожал плечами.
– Стихи.
– Ты стихами интересуешься? – ротный взял у меня из рук сборник.
– У нас скоро конкурс, выступишь.
– Клоуном?
– Стихи читать будешь. Выучишь и прочтешь.
– Чьи? Агнии Барто на армейский лад?
– Да хоть папы Римского.
– А он стихи пишет? Я итальянского не знаю.
Ротный, высоко подняв плечи, тяжело вздохнул, ничего не ответил и вышел из канцелярии.
От продолжения чтения меня прервал замполит четвертой роты.
– Слышь, Ханин, ты же парень грамотный, писать умеешь. Помоги мне.
– А Вас, товарищ лейтенант, разве в училище писать не учили?
– Перестань умничать, у тебя почерк лучше и слог… В общем, мне надо составить письмо родителям солдата.
– Ну, если родителям солдата, тогда давайте.
– Курочкин, иди сюда, – крикнул замполит в дверь, и туда протиснулся худой, глупо улыбающийся солдат, у которого пилотка висела практически на ушах.
Курочкина знала если не вся часть, то уж весь первый батальон однозначно. Не знаю, на каком периоде службы, но его опустили.
Опустили так, как опускают в зоне. Узнал я об этом случайно, когда в один из нарядов три сержанта были мной остановлены перед самым выходом из расположения.
– Мужики, двенадцатый час ночи. Вы куда?
– В четвертую, там "защеканец".
– Кто?
– Пидор там. Его в жопу все трахают. Он от удовольствия прям повизгивает. Айда с нами.
– Не, мужики. Я – потомственный лесбиян и предпочитаю исключительно женщин.
– Он так в рот берет…
– Еще откусит. Я лучше как-нибудь перетерплю.
Сержантов спугнул поднимающийся по лестнице дежурный по полку.
Он-то и застукал любителей анального секса во время самого действия.
Не разделяя воодушевление солдат, он отправил всех участников на гауптвахту, и слух о событии быстро покинул территорию части. Через пару дней на курсы "Выстрел" приехал генерал-полковник Попков. Его черная Волга в сопровождении еще трех машин остановилась около здания курсов, из которых выскочил генерал-майор Генералов.
– Товарищ генерал-полковник…
– Генералов, твою мать. Кончай трындеть, веди меня в роту пидарасов!
Оставив полковника Седых, профессионального психолога, генерал-полковник уехал восвояси, а пятно "замыли". Никого из участников гомосексуальной оргии несмотря на то, что статью в уголовном кодексе никто не отменял, не посадили, а тихо разослали по разным воинским частям. Скандал был замят, а Курочкин так и остался в части. Из-за того, что большая часть солдат была на подготовке к учениям, а меньшая закрывала грудью амбразуру в виде постоянных нарядов и мелких обеспечений учебного процесса, то о Курочкине все подзабыли, но лейтенант решил проявить собственную инициативу.
– Значит так, пиши. "Уважаемые родители рядового Курочкина. Ваш сын, Вася Курочкин, был хорошим солдатом, стоял в нарядах, охранял спокойствие нашей Родины. Но однажды он испортился: стал брать у своих товарищей в рот, давать в попу…" Как лучше написать в попу или в задницу?
Я сидел, ошалело смотря на молодого, двадцатидвухлетнего лейтенанта, и не мог выговорить ни слова. Положив ручку на стол, я, собравшись с силой воли, сказал как можно спокойнее.
– Я такое писать не буду.
– Как это не будешь?
– Такие письма родителям не пишут.
– Ты чего охерел? Он чего в жопу не трахнутый? Или в рот он не брал?
Я посмотрел на Курочкина. Солдат стоял спокойно и непринужденно, глупо улыбался.
– Он, урод, стоит и лыбится. Ты видишь, что он лыбится. Пиши.
– Не буду я писать, товарищ лейтенант. Хотите, сами пишите.
– А я прикажу.
Эта фраза выбила меня окончательно из равновесия.
– Да пошел ты знаешь куда? Тебе надо – сам и пиши. Ему еще жить и жить. Может быть, человек сделал ошибку в жизни, так надо его родителей убивать? Пусть своей жизнью живет. Вернется – захочет, сам им все расскажет. А нет – я осуждать не буду. Он из городка, где все друг друга знают. Я такое письмо писать не буду. Все, товарищ лейтенант, мне уйти надо. Извините. Выйдете, пожалуйста, мне канцелярию закрыть надо.
Лейтенант без слов вышел из канцелярии и покинул расположение роты в сопровождении Курочкина. Я никак не мог успокоиться и пошел в офицерский городок просто прогуляться, проветрить голову. Сняв в сберкассе рубль, я направился в детское кафе, где очень хорошо делали кофе. За распитием прекрасного напитка меня и застукал ротный.