Начальник ПХЧ

– А… я…

– По уставу этим обязан заниматься дежурный офицер. Верно?

– Верно.

– Вот я и прошу, чтобы на раздаче пищи присутствовал дежурный офицер.

– Дело говоришь. Я распоряжусь. Молодец. Сразу видно, что в курс дела уже входишь. А еще отказывался. Брысь.

И майор довольный зашагал на кривых, обутых в теплые унты ногах, даже не представляя себе, что творится на раздаче пищи во время обеда и ужина. В эти часы солдаты дрались, вырывая друг у друга лучший кусок. Хотя лучшим была любая пища. Все, что могло быть съедено, было лучшим изначально, несмотря на качество приготовления.

Добрать недостающее в чистом поле не предоставлялось возможным.

Продуктов и так не хватало, и только мастер спорта по вольной борьбе старший прапорщик Змеев мог как-то утихомирить голодную толпу молодых людей, понимавших, что "кто первый встал – того и тапки", или вернее, у того и порция больше. Об остальных никто не думал.

Первичные животные инстинкты заслоняли все лозунги и агитационные боевые листки, используемые в скором времени после приема пищи по прямому назначению. При моем весе меня бы просто смели с дороги, ведущей к котлам, и я был доволен, что смог прикрыть, как говорили в армии, свой тощий зад.

Картошку в мундире и горячий чай я сам повез на БМП в поле.

– Как дела, бойцы?

– Пашем. Не то, что некоторые, – Гераничев явно был недоволен моим новым назначением.

– Не замаялись, товарищ лейтенант? Может чайку? Согреетесь.

Отойдете.

– Раздавай быстрее и вали, нам работать надо.

– Ему надо, сам бы и работал, – тихо сказал Прохоров, перекидывая из руки в руку горячую картофелину.

– Быстрее, бойцы. Сколько черепаху не корми, у БМП броня крепче.

Вперед, арбайтен,- неунывающий взводный метался между солдатами, которые отворачивались, как только он приближался.

– Почему вы стоите ко мне спиной, когда я смотрю вам прямо в лицо?!

– А Вы не заглядывайте мне в рот, товарищ лейтенант, проглочу, – парировал его выпад солдат.

– Вы мне что? Я Вам тут нигде. Прекратить!! Всем работать. А ты вали отсюда, – снова напал на меня взводный. – Сам не работаешь и другим не даешь.

На обед я действительно позвал дежурного офицера. Молодой лейтенант, командир взвода, который только полгода как оставил учебную скамью военного училища, почувствовал всю серьезность ответственности и, постаравшись сделать серьезное лицо, встал, широко расставив ноги, и довольно высоким, не мужским голосом пытался перекричать голодную толпу горланящих срочнослужащих. Когда открылась крышка полевой кухни, его чуть не смели с места. Я не стал смотреть, чем закончится это мероприятие, и благоразумно ушел подальше. Вечером лейтенант из соседней роты привез мне офицерскую шапку-ушанку моего размера.

– Должность соответствует, – сказал он вручая мне головной убор.

– А то ты ходишь в этой прожженной, как дух-первогодка.

Служба начала выправляться в положительную сторону. Инцидентов почти не было, если не считать, что один из взводов спалил палатку.

Пилить дрова всем надоедало, и мы нашли гениальный способ, как можно быстро разогреть воздух в палатке. Солярка. Она стояла в больших бочках за домиком операторов. Налив немного этого зелья в буржуйку стоило только бросить туда спичку в огонь поднимался ввысь, выбрасывая искры через трубу, возвышавшуюся над крышей палатки.

Условия моего устного договора с солдатами состояли в том, что солярка выделяется исключительно для более быстрого способа разжигания деревянных, промерзших на холоде чурбачков. Но время и лень берут свое, и объем солярки со временем вытеснил деревянные поленца. Горящая солярка доводила буржуйки до красного цвета, обещая развалить эти старые ржавые бочки в любую минуту. Однажды кто-то из солдат, не обратив внимания, что его сослуживец уже вылил увеличенную порцию солярки в буржуйку, добавил вторую и бросил спичку. Пары солярки вспыхнули, тут же подпалив брови солдата, и устремились вверх, создавая гул вылетающего тепла. Искры полетели во все стороны, и резкий северный ветер опустил горящий кусок брошенной в печь щепки на крышу палатки. Последние солдаты, выскакивающие от страха сгореть заживо, уже не замечали, что палатка перестала существовать. Она сгорела за несколько секунд, даже не зацепив лежащие на койках вещи. Койки вынесли, если так можно выразиться, за пределы сектора, установили новую палатку, все занесли обратно.

Комбат виноватых не нашел, пообещал "разобраться и наказать, кого попало". Я написал объяснительную о том, по какой причине сгорел военно-полевой инвентарь с просьбой списать палатку с баланса из-за отсутствия таковой, получил очередной выговор за бесконтрольность солярки и запрет выдавать ее в дальнейшем. Инцидент был исчерпан, но поводов для разговоров солдатам давал еще несколько дней.

Я продолжал свои обязанности начальника ПХЧ и однажды, послав солдата в офицерский домик с горячим чаем, получил снятие выговора и благодарность, которая у меня вызвала глупую усмешку. У меня под рукой всегда имелся горячий чай, дружно распиваемый из стеклянных чашек в домике операторов, и банки с тушенкой, которые теперь были в моем личном ведомстве. Спал я в тепле, а ел сытно. Если бы не меняющаяся погода, то так можно было бы продержаться до самого дембеля, но мокрый снег завалил продуктовую палатку, намереваясь прорваться на продукты в виде потока воды, и мне пришлось поставить солдат перетягивать брезентовый материал. Одним из моих подчиненных был Хрюпов, солдат вечной помощи на кухне, сосланный сюда из-за того, что его обе руки явно росли не как у нормальных людей. Он не умел держать в руках ни лом, ни лопату, ничего, что могло быть полезным в трудовой армейской жизни. Поэтому я попытался выбрать для него работу попроще. Хрюпов, покачивая руками в стороны, старался удержать палаточный кол, по которому его напарник пытался попасть пудовой гирей за неимением молота.

– Хрюпов, – голос Веерова был спокоен. – Ты держи равнее. Равнее держи.

– А вдруг ты мне по пальцам попадешь?

– Если будешь держать ровно, я с одного удара забью, а ты все дергаешь, как свой…

– Сам дергаешь. На, и держи. А я забивать буду.

Солдаты поменялись. Я помог натянуть веревку и обернулся. Хрюпов обеими руками держал гирю, подняв ее на уровень груди. Удар был сильным, но не точным. Гиря попала по ржавому загнутому углу треугольного железного кола и, соскользнув, задела Веерова по пальцам.

– Сука! – вырвалось у солдата.

– Я не специально…

– Да пошел ты, козел.

– Ну, не специально я.

Первая фаланга безымянного пальца на правой руке была отсечена и весела на куске кожи.

– Хрюпов, хватит, звиздеть, – рявкнул я. – К фельдшеру за перевязочным пакетом. Бегом, твою мать!!!

Солдат сорвался с места, а я перехватил руку Веерова у запястья.

– Не болтай. Пошли быстро… но аккуратно.

К зданию операторов мы подошли быстрее, чем из него выскочил Хрюпов.

– Нет фельдшера. И сумку с собой забрал.

– Вали чистить картошку и не убей ее ножом.

– Товарищ сержант.

– Вали, куда подальше, пока я тебе обрезание по самые уши не сделал… урод, блин.

В комнате операторов сидел гражданский плотный мужик, который занимал должность вольнонаемного водителя УАЗика. Мужик непонятно для чего торчал весь день с нами на месте дисклокации, уезжая только на ночь.

– Олег Николаич, выручай.

Водила был старше нас, и одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что произошло.

– В машину.

УАЗик он вел уверенно, но очень быстро, не снижая скорости, объезжая кочки, ухабы и заледеневшие лужи.

– Мастер, – искренне восхитился я.

– Я серебряный призер страны по автогонкам, – похвастался

Николаич. – Не боись, пацаны, сейчас долетим.

– А сигаретки не найдется? – спросил Вееров.

– Нельзя тебе сейчас, родной. Потерпи.

– Очень курить хочется.

– Знаю. У тебя пока шок и, наверное, болит не сильно?

– Не сильно.

– А как покуришь, так сразу шок пройдет, и начнет болеть так, что будешь по машине бегать. А у меня тут места не много, не футбольное поле. Сиди и терпи.

Минут через сорок мы влетели в ворота третьего КПП, и, подкатив к санчасти, я вышел, выведя "за руку" Веерова. Всю дорогу я держал его кисть на запястье, пережимая рукой артерию, лишая кровь возможности вытекать наружу.

– Я домой заскочу и через полчаса тебя тут подберу, – кинул мне
[1] [2] [3] [4]