IX

IX

Первая получка Марьи пришлась под выходной день, и само собой вышло, что день этот решено было отметить вечеринкой и выпивкой. Водку взялся принести Крюков, спотыкач и наливку обещала купить Александра Петровна, а закуски покупала сама Марья. Странное чувство было у нее, когда в магазине «Гастроном» она стояла у прилавка. Сперва она все старалась запомнить, сколько денег она платила за разные покупки, но неожиданно подумала, что отчитываться ей теперь не перед кем, и ей сделалось смешно и весело.

– С ума ты, что ли, сошла? – сказала Ильинишна, когда Марья, придя домой, принялась разворачивать покупки.

– А мы что, не люди? – спросила Марья.

– Ой, баба, смотри! – грозно сказала Ильинишна, и они обе рассмеялись.

Марье в этот вечер хотелось позвать в гости весь свет: и своих новых заводских знакомых, и начальника сборки Сергея Ивановича, и веселого продавца из мясной лавки, и чистильщика сапог, сидевшего на углу.

И когда в кухню пришла Анна Сергеевна, Марья улыбнулась ей, говоря своей улыбкой: «Хоть мы и поругались, да уж бог с тобой».

Анна Сергеевна готовила салат из холодного мяса, картошки и сметаны, и все оглядывалась – ей хотелось заговорить.

Вдруг она повернулась к Марье и сказала:

– А я вот снова начала обеды варить.

– Та я бачу, – сказала Марья.

– Вы на меня не сердитесь, Марья? – спросила Анна Сергеевна.

– Та нет же, чего сердиться? – удивилась Марья и вложила в селедочную пасть пышную петрушечную ветвь. Потом она сказала: – Может, вам деньги нужны, то я могу из той получки отдать.

– Какие деньги?

– Та те, за мой билет платили.

– Какие глупости! Ничего вы не должны.

– Нет, должна, – упрямо сказала Марья и покачала головой. – Я у ту получку отдам, – говорила Марья, с особым удовольствием произнося новое для нее слово.

– В ту получку, что через две недели? – спросила Анна Сергеевна и, наклонившись к Марье, тихо сказала: – Через две недели, Марья, меня тут, верно, уже не будет. Знаете, я ведь решила разойтись с Андреем Вениаминовичем.

Марья поняла, что Анна Сергеевна выходит замуж за человека, приезжавшего на автомобиле.

Марья пошла в комнату, а Анна Сергеевна осталась на кухне. Хватит ли у нее силы уйти от Андрюши? Как-то он проживет один – вдруг он заболеет, кто станет ходить за ним? У него ведь болят глаза, в один прекрасный день он может ослепнуть. Ужас! И все же у нее найдется решимость и сила уйти от него. Когда Кондрашова нет несколько дней – она плачет, а когда он приходит – ей снова хочется плакать от счастья. И как это Андрюша ничего не замечает? Он слишком уверен в ней, и эта спокойная уверенность ее раздражает. Точно сельский хозяин, у которого в хлеве под замком стоит корова.

Потом Анна Сергеевна стала думать о Марье. Ведь эта кухарка зажила теперь жизнью, о которой мечтала Анна Сергеевна. Почему это у простых людей все выходит так просто и легко? Ведь Марья не мечтала, не страдала, а взяла и начала работать. Жизнь сама толкает ее вперед, а Анна Сергеевна должна бороться, мучиться, сомневаться, терпеть поражения. Может быть, через год или два о Марье напишут в газете, она полетит на самолете, фотография ее будет в журнале… И пока Анна Сергеевна думала о всех этих вещах, ею был изготовлен салат, нарезано тонкими ломтиками жареное мясо, заварен чай.

Бойкие ходики над столом показывали восемь часов, а Андрей Вениаминович все еще не приходил. Но Анна Сергеевна еще не успела по-настоящему взволноваться, как по-знакомому зашаркали ноги на лестнице и хлопнула входная дверь.

Анна Сергеевна поставила на поднос блюдо с салатом, суповую миску и пошла в комнату.

Андрей Вениаминович обычно, приходя с работы, снимал пальто в передней и, не заходя в комнату, шел в ванную мыться. Поэтому Анна Сергеевна удивилась, когда увидела, что Андрей Вениаминович, не сняв пальто и шляпы, держа в руках большой портфель, сидит в кресле.

Она посмотрела на его лицо, ярко, по-сумасшедшему блестевшие глаза и испугалась. Наверное, он узнал про ее отношения с Кондрашовым. Нет, не может быть, никто не мог ему сказать этого.

– Что с тобой, Андрюша, что-нибудь случилось? – спросила она.

– Что со мной, – переспросил он беспечным голосом и взмахнул портфелем. – Что случилось, ты спрашиваешь? А ничего особенного, просто по доносу твоего друга и поклонника Кондрашова меня уволили со службы.

Сказав это, он снова сел в кресло.

– Что ты говоришь? – тихо произнесла она и тоже села, держа в руках поднос.

– Да, да, вот это, именно это, – быстро заговорил он. – Уже давно было известно, что, по приказу Наркомата, у нас в плановом отделе будет проведено двенадцатипроцентное сокращение, и для всех было ясно, для всех решительно, если будут сокращать экономистов, то меня оставят, а Серебряного сократят. И вдруг сегодня к концу дня приказ. Я ничего не понял, растерялся. Казанский уехал в Гутап, и я пошел прямо к помдиректора по труду. Я ничего не понимал, мне в голову не приходило ничего, но когда он начал мямлить и говорить, что он против меня ничего не имеет, но вот когда рассматривали и решали – меня или Серебряного, то будто высказывались, что я боюсь цехов и слишком хладнокровный, не то прохладный, не то холодный работник. Вот тут я сразу понял, в чем дело, чьих рук эта махинация. Знаешь, Аня, я всего жду от людей, но этого я никак не ожидал. Человек бывал в моем доме, пользовался моим гостеприимством, а когда я подумал, что ты, ты – я ведь все вижу – находишь его идеалом, увлекаешься им, мне захотелось броситься под молот в кузнечном цехе.

– Ах, да оставь ты этот молот несчастный! – сказала Анна Сергеевна и, поставив поднос на стол, прошлась по комнате. – Ну, хорошо, – сказала она и сощурила глаза, – я сейчас все выясню.

– Аня, это ужасно, и самое ужасное, – тихо сказал он, – самое ужасное, что ты… – он вдруг всхлипнул и, закрыв лицо руками, пробормотал: – Что ты… что ты… Я ведь вижу, я чувствую…

– Это ужасно, ужасно, – сказала Анна Сергеевна и побежала к двери.

Волнуясь, она спустилась на нижний этаж, в квартиру, откуда обычно звонила по телефону.

Кондратов был еще на работе.

– Аня, вы? – удивленно сказал он. Он всегда удивлялся, слыша ее голос.

Она сразу же рассказала ему о случившемся.

– По моей вине? Сокращение? Да вы с ума сошли! – сказал он, и она поняла, что он говорит правду.

– Петр Алексеевич, Петя, – быстро сказала она, – я вас очень прошу, восстановите его, ведь вам это легко сделать, вы понимаете, это для меня, я не смогу жить с таким сознанием, оставить его в таком положении. Вы слышите?

– Да, да, слышу, Аня, – ответил он и на мгновение замолчал, и в эту минуту молчания она, приложив руку к груди и сдерживая биение сердца, поняла: вот от его ответа зависит все дальнейшее. – Но знаете, я не могу этого сделать… – сказал он и поправился, – то есть могу, но не хочу, в общем, это безразлично, не могу или не хочу, но я этого не сделаю, и вы знаете почему.

Она до боли сжала пальцами трубку и, чувствуя ужас, уже зная заранее, что произойдет, она сказала:

– Петр Алексеевич, подумайте, если вы не сделаете этого, – она запнулась на мгновение, испугавшись банальной фразы, но, не найдя других слов, проговорила: – Между нами все будет кончено.

Он ответил не сразу, в трубке что-то потрескивало, и Анне Сергеевне казалось, что Кондратов мучительно колеблется, не зная, как поступить.

– Аня, как вам не стыдно! – сказал он. – Разве можно…

Но ее точно бес толкнул, – кусая губы, она перебила его:

– Да или нет?

– Нет, – сказал Кондратов и подумал, как страшно будет ему сегодня возвращаться домой.

Боясь, что сейчас расплачется, Анна Сергеевна крикнула:

– Прощайте, прощайте! – и повесила трубку.

Поднимаясь по лестнице, она вслух бормотала:

– Какой ужас, Андрюша, какой ужас, если бы ты знал, какой это ужас…

Андрей Вениаминович сидел по-прежнему в пальто и шляпе, воротник пальто был поднят, точно в комнате дул холодный ветер, и она вдруг расплакалась, обняла его и, целуя его губы, лоб, щеки, исступленно твердила:

– Андрюша, счастье мое, жизнь моя, ты мой муж, моя любовь, прости ты меня.

Он прижимал ее к себе и, целуя ее мокрые, плачущие глаза, говорил:

– Аничка, ты вернулась ко мне, мне больше ничего не нужно, только ты, только ты одна нужна мне на всей земле.

Потом они сидели рядом на диване, она гладила его волосы, слушала, как он говорил ей:

– Из заводской квартиры нас попросят, Аничка, мы уедем подальше, в тихий город, по вечерам будем ходить на Волгу, в лес.

Он замолчал, вглядываясь в ее лицо, и вдруг поморщился: из соседней комнаты доносился чей-то голос.

Это Марья пела украинскую песню, пела резким, громким голосом, пела впервые за двадцать лет своей замужней и кухарочьей жизни.