Годы войны (28)
[1] [2]Колоссальность победы. У огромного обелиска стихийный праздник. Броня танков не видна под грудами цветов и красных полотнищ.
Стволы орудий расцвели цветами, как стволы весенних деревьев.
Все пляшут, поют, хохочут. В воздух летят сотни цветных ракет, все салютуют очередями из автоматов, винтовочными, пистолетными выстрелами.
(Потом я узнал, что многие из праздновавших были живыми мертвецами, они выпили страшную отраву из бочек с технической смесью в Тиргартене - яд начал действовать на третий день и убивал беспощадно.)
Бранденбургские ворота заложены на 2-3 метра от земли древесными стволами и песком. В просветы, как в раме, видна потрясающая панорама горящего Берлина. Такой картины даже я не видел, хотя насмотрелся на тысячи пожаров.
Иностранцы. Их страдания, их дорога, песни, крики и угрозы по адресу немецких солдат. Цилиндры, бакенбарды. Французский юноша сказал мне: "Месье, я люблю вашу армию, и поэтому мне очень больно смотреть на ее отношение к девушкам и женщинам. Это будет очень вредно для вашей пропаганды".
Барахольство. Бочки, кипы мануфактуры, ботинки, кожи, вино, шампанское, платье - все это везут и тащат на плечах.
Немцы. Некоторые необычайно общительны и любезны, другие угрюмо отворачиваются. Много плачущих молодых женщин.
Новая имперская канцелярия. Это чудовищный крах режима, идеологии, планов, всего, всего... Гитлер капут...
Кабинет Гитлера. Зал приемов. Гигантский вестибюль, по которому, падая, учится кататься на велосипеде смуглый широкоскулый молодой казах.
Кресло и стол Гитлера. Огромный металлический глобус, сокрушенный и смятый, штукатурка, доски, ковры - все смешалось. Это хаос. Сувениры, книги с дарственными надписями фюреру, печатки и пр.
Зоологический сад - тут шла битва. Разрушенные клетки. Трупы мартышек, тропических птиц, медведей. Остров гамадрилов, малютки, подцепившиеся к материнским животам крошечными ручками.
Разговор со стариком, он ходит за обезьянами 37 лет. В клетке труп убитой гориллы.
Я. Она была злой?
Он. Нет, она только сильно рычала. Люди злей.
На скамейке немецкий раненый солдат обнимает девушку, сестру милосердия. Они ни на кого не глядят. Мир для них не существует. Когда спустя час я прохожу снова мимо них, они сидят в той же позе. Мир не существует, они счастливы.
ЗАПИСНЫЕ КНИЖКИ ВАСИЛИЯ ГРОССМАНА
В июле 1941 года Василий Гроссман был зачислен в штат "Красной звезды" и в начале августа уже выехал на фронт.
Всю войну он довольно регулярно вел свои фронтовые записи. Поскольку записи делались обычно наспех, а почерк у него и в добрые времена был малоразборчивый, Гроссман вскоре после войны помог своей жене, О. М. Губер, перепечатать записи на пишущей машинке. После смерти писателя О. М. Губер подготовила перепечатанный текст фронтовых записных книжек к публикации. Этот машинописный текст и воспроизведен здесь с небольшими редакционными сокращениями.
Первые же записи не только доносят всю силу его потрясения увиденным, но и показывают, как настойчиво вживался этот глубоко штатский человек в неведомую ему до того военную лексику и детали фронтового быта, постигал науку современной войны.
Вместе со всей армией изведал он горечь отступления, вместе с наступающими войсками прошел трудный путь от кромки волжского берега до берлинского рейхстага. Орденами Красного знамени и Красной звезды, шестью медалями отмечен его вклад в нашу общую Победу.
Он не был "писателем при газете", а честно и истово выполнял всю "черновую" журналистскую работу, посылая корреспонденции, портретные зарисовки, очерки. С наибольшей силой его журналистский талант развернулся в цикле сталинградских очерков. Словно высеченные из одной глыбы, упругие и плотные по словесной ткани, глубокие по мысли, тринадцать его очерков, семь из которых представлены в этом сборнике, стали советской литературной и журналистской классикой.
Дневниковые записи военных лет представляют огромную историческую ценность: в них запечатлены детали, штрихи, факты народной беды, народного терпения, народного героизма, народного торжества.
Записные книжки Гроссмана - это и лирика, и эпос, и летопись, они дают возможность узнать честную "деловую" правду о войне, ее светлых и черных, горьких и радостных, трагичных и сдобренных солдатской шуткой страницах.
Интересны его беседы с самыми разными людьми войны - в этих беседах предстают и душа рассказывающего, и душевный отклик записывающего (поэтому так часты авторские "вкрапления" в текст бесед). И сколь многое открывается нам в перекрестии сообщаемого факта и его писательского восприятия в разговорах с командующим фронтом А. И. Еременко и летчиком Королем, генералом В. И. Чуйковым и сержантом Брысиным, командиром противотанковой бригады Чеволой и снайпером Солодких!
Мельком услышанная в Сталинграде фраза "Боец сказал, есть все: и хлеб, и обед, да не до еды...", сопровожденная фразой очеркиста: "Гуртьев любил и уважал своих людей, и знал он - когда солдату "не кушается", то уж крепко, по-настоящему тяжело ему" сразу создает человечную тональность очерка о страшном аде сталинградской обороны. А из записи о том, что на Мамаевом кургане минометчики любят слушать пластинку с бетховенской "Ирландской застольной", возник великолепный финал очерка "Сталинградское войско", где под слова "Миледи смерть, мы просим вас за дверью обождать" в памяти писателя проходят картины и герои сталинградской эпопеи.
Из таких записей, из таких бесед вырастали и замечательные портретные очерки о героях войны - от очерка о снайпере "Глазами Чехова" до очерка "Советский офицер" о командующем танковым соединением генерале А. X. Бабаджаняне. А как много узнаем мы о знаменитых сталинградских комдивах А. И. Родимцеве, Л. Н. Гуртьеве, И. И. Людникове и других!
Но Гроссман не только хорошо исполнял свой журналистский долг. В нем горела, не угасая, творческая страсть прозаика, потрясенного и воодушевленного тем, что познал он на войне. За два месяца, отпущенных ему редакцией "Красной звезды", он создает первую значительную советскую повесть периода войны "Народ бессмертен", печатавшуюся в восемнадцати номерах газеты в июле - августе 1942 года. Сюжет повести опирался на запись беседы в сентябре 1941 года с полковым комиссаром Н. А. Шляпиным, выведшим из окружения воинскую часть. Вошла в повесть и потрясшая Гроссмана в августе 41-го картина гибели Гомеля от бомбежки и пожаров. Кратко помянутое в записной книжке для памяти впечатление от взгляда смертельно раненой коровы преобразовалось в удивительный символ уничтожаемого города: "Темный, плачущий, полный муки зрачок лошади, словно кристальное живое зеркало, вобрал в себя пламя горящих домов, дым, клубящийся в воздухе, светящиеся, раскаленные развалины и этот лес тонких, высоких печных труб, который рос, рос на месте исчезавших в пламени домов.
И внезапно Богарев подумал, что и он вобрал в себя всю ночную гибель мирного старинного города".
И последняя дневниковая запись - о берлинском зоологическом саде и стороже обезьянника - подвигла писателя в 1955 году на замечательный рассказ "Тиргартен", поведавший о несовместимости насилия и жизни, о неутихающем стремлении всего живого к свободе.
Множество записей - своего рода зарубок опаленной памяти - обогатили дилогию "За правое дело" и "Жизнь и судьба".
Прообразом одного из главных героев "За правое дело" - солдата Вавилова послужили записи беседы с красноармейцем Иваном Канаевым и сапером Власовым. А картина, завершающая судьбу еще одного из героев - летчика Викторова, сбитого над Сталинградом, была почти дословно перенесена из. казалось бы, мимолетной записи: "Всю ночь лежал мертвый летчик на снежном холме - был большой мороз, и звезды светили очень ярко. А на рассвете холм стал совершенно розовый, и летчик лежал на розовом холме. Потом подула поземка, и тело стало заносить снегом".
Перешли из записей сначала в очерк "Волга - Сталинград" артиллеристы Саркисьян и Скакун (в романе - Свистун), чьи тяжелые минометы и зенитные орудия первыми встретили и в смертельном бою задержали внезапно прорвавшиеся к Сталинграду фашистские танки. Одним из героев романа стал и генерал Н. И. Крылов, которому выпало на долю быть начальником штаба войск обороны сначала в Одессе, затем в Севастополе и, наконец, в Сталинграде.
Перешла из записных книжек в роман гордая фраза сталинградской беженки: "Мы оскорбленные, но не униженные". А самым, может быть, драгоценным свидетельством обороны Сталинграда стало для Гроссмана донесение командира роты Колаганова. Это донесение Гроссман выпросил в штабе полка и всю войну держал в своей полевой сумке, как ценнейший документ. Он привел это донесение в очерке "Царицын - Сталинград", а затем оно было "отдано" в романе "За правое дело" лейтенанту Ковалеву, одному из героев обороны Сталинградского вокзала - той знаменитой обороны, где погибли все бойцы, но никто не сдался, не отступил. Так на долгие годы, пока будет жить дилогия Гроссмана, останется в памяти людей подлинная клятва сталинградца: "Пока будет жив командир роты, ни одна фашистская блядь не пройдет".
Разные судьбы людей встают из записных книжек. С одними автора вновь сводила судьба, и полковник M. E. Катуков стал ко времени второй встречи генералом, командующим танковой армией. Другие погибали, исчезали в военных вихрях, и память о них осталась в очерках или просто в лаконичных записях, выполняя теперь благородный завет: никто не забыт, ничто не забыто. Наконец, третьи, пусть под другими, романными фамилиями остались в книгах Гроссмана художественными памятниками той великой трагической эпохи.
Отдадим же должное писателю за эти бесценные свидетельства, записанные наспех, но сохранившиеся на долгие-долгие времена.
А. Бочаров
ПРИМЕЧАНИЯ
1. К стр. 245.
Лозовский А. возглавлял в это время Совинформбюро.
2. К стр. 262.