ДНЕВНИК СОБЫТИЙ 1940–1941 г (2)

3. Сидит чета во МХАТе.

— Идель, что это тут нарисовано на занавесе?

— Это? Синяя птица.

— А почему она тогда белая?

Пожал плечами:

— А я знаю?!..Искания!

Несколько дней назад, числа 16 декабря, был у меня Сеня Супрун. Я его впервые увидел Героем, до этого не видал пару лет. Он успел уже побывать на востоке, потом ездил в командировку в Германию. Последний раз я его видел на следующий день после гибели Чкалова — он диктовал нам воспоминания. Тогда он испытывал второй экземпляр той же машины.

— А что с ней сталось?

— Да ты слышал, вероятно, что я на ней приложился, опрокинулся. Лежал в Боткинской больнице. Ну, что с машиной — сдали в архив. Смотри: Валька на ней убился, Сузи убился, я разбился, еще один летчик выпрыгнул с парашютом. Дальше идти некуда, да если бы она и была годна — все равно ее в часть пускать нельзя. Представляешь, приходит эта машина в часть, садится на нее летчик, год назад окончивший школу, а ему говорят: на ней убился Чкалов, погиб Сузи, бился Супрун. Да его в госпиталь отвезут до того, как он даст газ. Нет, машину с такой биографией пускать нельзя.

— О чем бы ты написал в газету?

— Не знаю. Вот разве о ночном бое. Часто приходилось, знаешь, иногда до двадцати машин ночью поднимал в бой. Вот проблема: не стукнуть своего, не подстрелить его случайно. Очень сложная задача. Ничего, решили.

27 декабря

Хочется записать несколько замечаний об отношении летчиков к бренной человеческой жизни. Постоянно видя смерть рядышком, они привыкли относиться к ней, говоря языком земного человека, бравируя и цинично.

Впервые я столкнулся с этим сидя на квартире у бывшего начальника штаба Щелковской бригады Аркадия Маркова. Он показывал мне фотоальбом аварий и с явным и искренним оживлением повествовал об обстоятельствах гибели друзей.

Чкалов рассказывал, что когда погиб знаменитый летчик Анисимов, он подошел к месту гибели, взял в руки мозги друга, понюхал и сказал: «вчера не пил» и пошел прочь. Рассказывал просто, как обычную вещь.

Павел Головин, повествуя о разбившихся, спокойно и весело говорил «Покойник Леваневский, летая там-то..»

Коккинаки рассказывал как-то о том, как он с Адамом Залевским был на аэродроме в Детском селе. При них происходили прыжки. И вот у двоих парашюты не раскрылись. Адам даже затрясся от удовольствия: «Ну вот — сейчас цирк будет». И очень обиделся, когда раскрылись. Поверхностно судя — Адама над немедля гнать из партии, а на самом деле — добрейший человек, на редкость отзывчивый товарищ.

Да и сам Владимир грешен по этой части. Когда я был у него 24 декабря, он, между прочим, говорил о том, что у них в летной группе освободилось одно место — летчик разбился.

— Летчик он был так себе: по блату устроился на завод, по блату и убился…

Володя считал это вполне естественным и натуральным. Позавчера, читая мне по телефону один рассказик, он чрезвычайно убивался, когда оный мне не понравился. Сам он считал его удачным и читал с явным удовольствием. Речь шла о летчике, который разбился. Вытащили его мешком костей. Все считали его безнадежным, и поэтому доктора отдали его для практики резания и сшивания своим подручным. И все страшно удивились, когда тот выжил. Но сшили его плохо. Володя, смакуя, описывал, какой у него стал безобразный нос, нелепые уши и перекроенная физиономия. «С тех пор он не любил врачей» — так кончался рассказ.

И с трудом я мог ему объяснить, что этот рассказ произведет гнетущее впечатление на читателя. Он не столько понял меня, сколько поверил мне.

— Ишь ты, — говорил он. — А я считал, что все это на самом деле смешно.