Глава пятнадцатая. Лихоманка
[1] [2]Глава пятнадцатая
Лихоманка
31
За десертом Эугения Инсигна улыбнулась Генарру.
– Похоже, вы здесь прекрасно живете.
– Прекрасно, но несколько замкнуто, – улыбнулся в ответ Генарр. – Мы живем в огромном мире, но Купол нас ограничивает. Люди здесь не приживаются. Появляется интересный человек и самое позднее через два месяца исчезает, Поэтому здесь, под Куполом, живут скучные люди, впрочем, сам я кажусь всем, наверное, еще более скучным. Так что ваше с дочерью появление представляет интерес для головидения – даже если на вашем месте был бы кто-нибудь другой…
– Льстец, – грустно промолвила Инсигна.
Генарр откашлялся.
– Марлена предупреждала меня, чтобы я… ну ты понимаешь, что ты не…
Инсигна вдруг перебила его:
– Я бы не сказала, что заметила особое внимание головизорщиков.
Генарр сдался.
– Ладно, – сказал он. – Просто у меня такая манера разговаривать. На завтрашний день назначена маленькая вечеринка, там я тебя официально представлю и познакомлю со всеми.
– Чтобы все могли обсудить мою внешность, костюм и перемыть мне все косточки.
– Трудно сомневаться, что они откажут себе в этом удовольствии. Но Марлена тоже приглашена, и я уверен, что от нее ты узнаешь о нас больше, чем мы о тебе. Источник самый надежный.
Инсигна вздохнула.
– Значит, Марлена все-таки дала представление?
– Ты хочешь сказать, усвоила ли она «язык» моего тела? Да, мэм.
– Я не велела ей делать это.
– По-моему, она просто не в состоянии удержаться.
– Ты прав. Это так. Но я просила ее не рассказывать об этом тебе. И вижу, что она ослушалась меня.
– Нет. Я приказал ей. Просто приказал, как командир Купола.
– Ну тогда извини – это такая докука.
– Да нет же. Не для меня, Эугения, понимаешь, твоя дочь мне понравилась. Очень. Мне кажется, что она несчастна – все понимает и никому не нравится. Все не вызывающие любви добродетели отпущены ей в полной мере. А это несладко.
– Хочу тебя предупредить. Она надоедлива – ей всего пятнадцать.
– По-видимому, существует некий закон, согласно которому ни одна мать не в состоянии вспомнить, какой сама была в пятнадцать, – сказал Генарр. – Марлена тут говорила о мальчике – должна же ты все-таки понимать, что неразделенная любовь в пятнадцать бывает горше, чем в двадцать пять. Впрочем, ты красива, и девичьи годы были для тебя лучезарными. Не забывай, что Марлене очень нелегко. Она знает, что некрасива, и понимает, что умна. Девочка знает, что интеллект должен более чем компенсировать внешность, и в то же время видит, что на деле это не так, и в результате сердится от бессилия что-либо изменить, прекрасно понимая, что в подобной реакции нет ничего хорошего.
– Ну, Сивер, – произнесла Инсигна, стараясь говорить непринужденно, – Ты у нас настоящий психолог.
– Вовсе нет. Просто я ее понимаю. Я сам прошел через это.
– Ох… – Инсигна немного растерялась.
– Ничего-ничего, Эугения, я не пытаюсь жалеть себя и не прошу у тебя сострадания к бедной разбитой душе. Эугения, мне сорок девять, а не пятнадцать, и я давно примирился с самим собой. Если бы в пятнадцать или в двадцать один я был красив, но глуп – а мне этого так хотелось тогда, – я бы уже не был сейчас красавцем, но глупым остался. Так что в конце концов выиграл-то я – выиграет и Марлена, если ей позволят.
– Что ты хочешь этим сказать, Сивер?
– Марлена рассказала мне про разговор с нашим приятелем Питтом. Она нарочно рассердила его, чтобы тебя послали сюда, а заодно и ее.
– Этого я не одобряю, – сказала Эугения. – Не того, что она сумела справиться с Питтом – с ним едва ли можно справиться вообще. Я не одобряю того, что она решилась на это. Марлене кажется, что она может тянуть за ниточки, шевелить ручки и ножки марионеток – такое легкомыслие может повлечь за собой серьезные неприятности.
– Эугения, не хочу тебя напрасно пугать, но по-моему, неприятности уже начались. По крайней мере, так полагает Питт.
– Нет, Сивер, это невозможно. Да, Питт самоуверен и властен, но он не злодей. Он не будет наказывать девушку лишь потому, что она затеяла с ним дурацкие игры.
Обед закончился, свет в элегантно обставленной квартире Сивера был неярким. Слегка нахмурившись, Инсигна посмотрела на Сивера – тот протянул руку, чтобы включить экран.
– Что за секреты, Сивер? – деланно улыбнувшись, спросила она.
– Я снова хочу изобразить перед тобой психолога. Ты не знаешь Питта, как я. Я посмел спорить с ним – и очутился здесь, потому что он решил избавиться от меня. В моем случае этого оказалось достаточно, но вот как будет с Марленой – не знаю.
Снова натянутая улыбка.
– Да ну тебя, Сивер, – о чем ты говоришь?
– Послушай – поймешь. Питт скрытен. Он не любит когда о его намерениях узнают. Он словно крадется по тайной тропе, увлекая за собой остальных – это создает в нем ощущение собственного могущества.
– Возможно, ты прав. Он держал открытие Немезиды в секрете и меня заставил молчать о нем.
– У него много секретов, мы с тобой и малой части их не знаем. Я в этом не сомневаюсь. И вот перед ним Марлена, для которой мысли и движения ясны как день. Кому это понравится? Менее всего Питту. Вот поэтому он и отправил ее на Эритро и тебя вместе с ней, потому что одну девочку сюда не пошлешь.
– Ну хорошо. И что же из этого следует?
– А тебе не кажется, что он надеется больше ее не увидеть, никогда?
– Сивер, у тебя мания преследования. Неужели ты считаешь, что Питт решится обречь Марлену на вечную ссылку?
– Конечно, только он будет действовать изощренно. Видишь ли, Эугения, ты мало знаешь о том, как начиналась история Купола, в отличие от нас с Питтом. Скорее всего, кроме нас двоих об этом вообще никто не знает. Ты знаешь скрытность Питта, он всегда извлекает из нее пользу – в том числе и здесь. Я тебе расскажу, почему мы остаемся под Куполом и не пытаемся заселить Эритро.
– Ты ведь уже рассказал. Освещенность не поз…
– Эугения, это официальная версия. Питт выбрал в качестве причины освещенность, но к ней можно привыкнуть. Итак, мы располагаем миром, обладающим той же гравитацией, что и Земля, пригодной для дыхания атмосферой, примерно теми же сезонными циклами, что и дома. Миром, не породившим сложных форм жизни, где нет ничего сложнее прокариотов, причем не опасных. Каковы же, по-твоему, причины того, что мы не только не заселяем этот мир, но даже не пытаемся этого сделать?
– Ну и почему же?
– А вот почему: вначале люди свободно выходили из Купола. Дышали воздухом, пили воду – без всяких предосторожностей.
– Ну и?..
– Некоторые из них заболели какой-то душевной болезнью. В неизлечимой форме. Это не было буйное помешательство – просто какое-то отстранение от реальности. Потом кое-кому стало лучше, но, насколько мне известно, никто не поправился полностью. Болезнь эта не заразна, но на Роторе на всякий случай тайно приняли меры.
Эугения нахмурилась.
– Сивер, ты сочиняешь? Я ничего не слыхала об этом.
– Не забывай про скрытность Питта. Просто тебе не полагалось этого знать. Не твоя епархия. Мне напротив – знать было положено, потому что именно меня послали сюда, чтобы ликвидировать эпидемию. И если бы я потерпел неудачу, мы бы навсегда оставили Эритро, невзирая на грозящие нам беды и недовольство роториан. – Помолчав немного, он добавил: – Я не имею права говорить тебе об этом, в известном смысле я нарушаю служебный долг. Но ради Марлены…
Лицо Эугении выразило глубочайшую озабоченность.
– Ты говоришь… ты утверждаешь, что Питт…
– Я утверждаю, что Питт наверняка рассчитывает, что Марлена подхватит «эритрийскую лихоманку», как мы ее называем. Она не умрет. Даже больной в обычном смысле слова ее нельзя будет назвать – просто ум ее расстроится, и тогда этот странный дар, возможно, покинет ее, чего и добивается Питт.