Айзек Азимов. Маятник (1)

"Маятник" - не первый мой рассказ, который был опубликован; он был третьим. Другие два, однако, не попали в "Astounding Science Fiction", так что они как бы и не считаются. Этот же рассказ - первый, который у меня купил Джон Кэмпбелл, и с тех пор я стал самым молодым членом "стаи", которую он к тому времени вокруг себя собрал.

Хотя потом Джону Кэмпбеллу и случалось иметь дело с ещё более молодыми авторами, не думаю, что за всю свою карьеру он встречал новичка столь не от мира сего и столь наивного, как я. Похоже, это его забавляло: приятно иметь такую прекрасную возможность придать форму сырому материалу. Как бы то ни было, я всегда считал себя его любимчиком - на меня он тратил больше времени и сил, чем на кого-нибудь еще. Хочется думать, что это до сих пор заметно.

Я всегда гордился тем, что мой первый рассказ в "Astounding" появился в первом выпуске серии "Золотой век", хотя и ясно, что никакой связи тут нет. Если уж на то пошло, в блеске "Черного разрушителя" Ван Вогта, открывавшего выпуск, едва ли кто разглядел мою собственную слабенькую звездочку.

Когда я вошел в кабинет, Джон Харман сидел за своим столом, погруженный в глубокую задумчивость. Это стало уже привычным - видеть, как он неотрывно смотрит в окно на Гудзон, подперев голову рукой и нахмурившись. Мне такое дело не нравилось. Куда это годится: день за днем наш маленький боевой петушок выматывает себе душу, когда по справедливости весь мир должен бы им восхищаться и превозносить до небес. Я плюхнулся в кресло.

– Вы видели сегодняшнюю передовицу в "Кларион", босс?

Он обратил ко мне усталые покрасневшие глаза.

– Нет, не видел. Что там? Они снова призывают на мою голову отмщение Господне? - голос Хармана был полон горького сарказма.

– Ну, теперь им этого мало, босс, - ответил я. - Вы только послушайте:

"Завтра - день, когда Джон Харман совершит свою святотатственную попытку. Завтра этот человек, против воли и совести всего мира, бросит вызов Богу.

Разве открыта смертным дорога всюду, куда их манят тщеславие и необузданные желания? Есть вещи, навеки недоступные человеку, и среди них звезды. Подобно Еве, Харман жаждет запретного плода, и как праматерь человеческую, его ждет за это справедливое наказание.

Но говорить об этом мало. Ведь если мы позволим ему навлечь гнев Господа, это будет вина всего человечества, а не одного Хармана. Если мы позволим ему осуществить свои гнусные замыслы, мы станем пособниками преступления и отмщение Господне падет на всех нас.

Поэтому совершенно необходимо принять немедленные меры, чтобы воспрепятствовать полету так называемой ракеты. Правительство, отказываясь сделать это, провоцирует насилие. Если ракета не будет конфискована, а Харман арестован, возмущенные граждане могут взять дело в свои руки..."

Гнев буквально выбросил Хармана из кресла. Выхватив у меня газету, он скомкал её и швырнул в угол.

– Это же откровенный призыв к суду Линча! - взревел он. - Как будто этого, - он сунул мне в руки пять или шесть конвертов, - мало!

– Снова угрозы?

– Именно. Придется опять затребовать усиления полицейской охраны здания, а завтра, когда я отправлюсь за реку на полигон, будет нужен эскорт мотоциклистов.

Харман возбужденно забегал по комнате.

– Не знаю, что и делать, Клиффорд. Я отдал "Прометею" десять лет жизни, я работал, как раб, я потратил на него целое состояние, отказался от всех человеческих радостей - ради чего, спрашивается? Чтобы позволить кучке идиотов натравить на меня все общество? Чтобы даже моя жизнь оказалась в опасности?

– Вы опередили свое время, босс, - пожал я плечами. Фатализм, который Харман усмотрел в этом жесте, ещё больше распалил его гнев.

– Что значит "опередил свое время"? На дворе как-никак 1973 год. Человечество готово к космическим путешествиям уже полстолетия. Пятьдесят лет назад люди начали мечтать о дне, когда они смогут покинуть Землю и устремиться в глубины космоса. За полвека наука медленно и с трудом проложила дорогу к этой цели, и вот теперь... Теперь эта возможность у меня в руках, а вы говорите, что человечество ещё не готово!

– Двадцатые и тридцатые годы были временем анархии, упадка и слабости власти, не забывайте, - мягко произнес я. - Нельзя считать критерием то, что говорилось тогда.

– Да знаю я, знаю. Вы хотите напомнить мне о первой мировой войне 1914 года и второй - 1940-го. Но это же древняя история - в них участвовали мой дед и мой отец. Зато в те годы наука процветала. Люди тогда не боялись мечтать и рисковать. Тогда не было ограничений ни в чем, что касалось науки и техники. Ни одна теория не объявлялась слишком радикальной для того, чтобы её разрабатывать дальше, ни одно открытие не признавалось чересчур революционным, чтобы сделать его всеобщим достоянием. А сегодня мир поражен гнилью, раз такая великая мечта, как космические путешествия, объявляется святотатственной.

Харман медленно опустил голову и отвернулся, чтобы я не увидел, как у него дрожат губы и наворачиваются слезы на глаза, но тут же решительно выпрямился:

– Но я им покажу! Я пойду до конца, и ни небеса, ни ад, не говоря уж о земных дураках, меня не остановят! Я слишком много в это дело вложил, чтобы теперь остановиться на полдороги.

– Не принимайте все так близко к сердцу, босс, - посоветовал я. Переживания не пойдут вам на пользу завтра, когда вы заберетесь в свою ракету. Шанс остаться в живых у вас и так сомнителен, а что же будет, если вы стартуете, измученный всеми этими Заботами и тревогами?

– Верно. Не стоит об этом больше думать. Где Шелтон?

– В Институте - готовит специальные фотографические пластинки для вас.

– Не слишком ли много у него уходит на это времени?

– Да нет, но знаете, босс, должен вам сказать, он мне в последнее время не нравится: что-то с ним не так.

– Ерунда! Он работает со мной уже два года, и мне не на что пожаловаться.

– Что ж поделаешь, - развел я руками, - не хотите меня слушать - дело ваше. Но только я однажды застал его за чтением одного из этих дрянных памфлетов Отиса Элдриджа. Ну, вы знаете: "Покайся, род людской, ибо близок суд. Грядет наказание за твои грехи. Кающиеся да спасутся" - и все в таком роде.

Харман фыркнул:

– Дешевый проповеднический треп. Похоже, мир никогда не повзрослеет достаточно, чтобы избавиться от таких типов - по крайней мере пока хватает дураков, на которых эта чушь действует. Но все-таки нельзя выносить приговор Шелтону только потому, что он такое читает. Я ведь и сам иногда почитываю памфлеты.

– По его словам, он случайно поднял книжонку, валявшуюся на полу, и стал читать "из праздного любопытства", да только мне кажется, я видел, как он вынимал её из портфеля. К тому же он ходит каждое воскресенье в церковь.

– Разве это преступление? В теперешние времена все туда ходят.

– Только не в церковь Евангелической Общины Двадцатого Века. Там же заправляет Элдридж.

Это наконец пробрало Хармана. Ясно, раньше он ничего такого про Шелтона не знал.

– Да, это уже серьезно, верно? Нужно за ним присматривать.

Но тут события стали развиваться с такой быстротой, что мы с боссом совсем забыли про Шелтона - а потом уже было поздно.

В тот день - накануне испытаний - дел уже особенных не оставалось, и я слонялся по своей комнате, пока мне на глаза не попался последний отчет Хармана Институту. В мои обязанности входила проверка всех данных, включенных в отчет, но, боюсь, работу я выполнял не очень тщательно. Сказать по правде, мне никак не удавалось сосредоточиться. Каждые пять минут мои мысли перескакивали на другое.
[1] [2] [3] [4]