3

[1] [2]

3

— Пришла беда — отворяй ворота! — пробормотал самому себе Александр Степанович, входя в калитку, поскольку «отворить ворота» он бы не смог, если б даже и захотел: их в дачном заборе не было.

Юлия Александровна задержалась на работе. И он пригласил Катю в наизусть заученную ими прогулку, о которой говорил.

— Это не путешествие по местам моей боевой славы, но, я бы сказал, путешествие по местам Васиной верности.

В рецензиях на малининские научные труды неизменно подчеркивалось, что они посвящены нравственной теме и проникают в нее глубоко.

— Я не водолаз, чтобы глубоко проникать! — сердился Александр Степанович. — Если проникаю по-своему, уже предостаточно.

Но главным образом его раздражала первая часть похвалы. Он был уверен, что никакой «темы нравственности» не существует, ибо нравственность всеобъемлюща.

— Неужели можно вообразить, что тот, кто безнравственно ведет себя под крышей родного дома, по отношению, допустим, к матери, будет высоконравственным в заводском цехе, на сельском поле или на поле боя?

Каждого педагога Александр Степанович считал проповедником. Но лишь в том случае, если сам он жил и поступал согласно своим воспитательным проповедям.

Вася Кульков, по убеждению Александра Степановича, жил и поступал именно так. Катя страстно разделяла это убеждение дедушки.

— Воспевать верность, неразрывность дружеских уз — почтеннейшее занятие. Но подкрепить эти воспевания собственными поступками — еще более почтенное и более трудное! — в очередной раз сказал Александр Степанович внучке, когда они через сосняк брели тем самым памятным путем на поляну, окруженную березами, искусно сочетавшими гигантский рост с женственностью и изяществом.

«Прошло шесть лет, а все то же самое, — подумала Катя. — Там, где иглы, я слышу, как дедушка дышит, а там, где листья, он дышит нормально».

Катя знала, сколь ценит дедушка давние спасательные действия Васи, и могла бы блаженно поддакивать, если бы не ощущала все, что он говорил, предисловием к чему-то тревожному. Хваля Васю, дедушка мысленно его кому-то противопоставлял.

— Что-нибудь случилось? — спросила она.

Александр Степанович считал, что юную душу не следует убаюкивать: «К встречам с хорошими людьми наших питомцев готовить не надо (здесь само собой все будет в порядке!), а вот к встречам с плохими — необходимо!»

Обманывать детей Александр Степанович не умел. И поэтому сказал внучке:

— Написали, что мама не может работать в институте, где я проректор.

— Кто написал?

— Если бы знать… Наше с мамой педагогическое содружество обозвали семейственностью. И Васю еще приплели: одна, дескать, компания.

— В чем же вас… обвиняют?

— В семейственности, — повторил дедушка.

Катя слегка успокоилась. Ей казалось: ничто, происходящее от слова «семья», не может служить обвинением.

Александр Степанович беседовал с внучкой обо всем, что ему не давало покоя. И теоретически обосновывал это.

— Тысячу раз прав Макаренко! — восклицал он на научных советах и конференциях. — Особенность разговора с детьми — в литературе ли, в реальной ли жизни — состоит не в том, о чем говорится, а в том, как говорится. То есть, по мысли Антона Семеновича, ребенок способен понять все, абсолютно все. Но чтобы он разобрался в сложных проблемах бытия нашего, форма разговора — это самое как! — должна быть особой. Кто владеет такой формой, тот и есть воспитатель!

— Только не превращай Катю в подопытного кролика, — предупреждала Юлия Александровна. — Не экспериментируй на родном человеке. Не испытывай на ней свои педагогические теории.

— Наоборот, я сам выгляжу кроликом, — отвечал Александр Степанович. — Она через меня познает сложности и несуразности взрослого духовного организма.

«Ребенка мало любить — его надо уважать» — это было одним из основных педагогических убеждений Александра Степановича. Катю он уважал до такой степени, что, общаясь с нею в тот вечер, изменил своему другому воспитательному кредо: не облекал беседу с внучкой-шестиклассницей в особую форму, учитывавшую ее возраст. К тому же он был уверен, что, не отбирая у юных ни одной привилегии детства, надо научить их страдать, склоняться горестно над чужими ранами, ибо хныкать по поводу собственных царапин они научатся сами.

Исходя из всего этого, Александр Степанович и сообщил о письме, обвинявшем его, Юлию Александровну и Васю Кулькова в «семейственности».

— Я бы мог доказать, что многим людям, ставшим гордостью человечества, родственные узы, объединяя, умножая силы, помогали служить делам благороднейшим.

— И докажи! — посоветовала Катя.

— Ну да… Попробуй назвать бессмертные имена! Сразу услышишь в ответ: «Причисляете себя к этому рангу?» Но ведь кто-то — не помню уж кто сказал: «Хочешь понять обыкновенное — примерь на великое!»

Катя поняла, что, если дедушка прибегает к такому количеству цитат и сравнений, ему, маме и Васе грозит нечто опасное. Признаки тошноты зашевелились в желудке и неспешно стали подкатываться к груди и горлу. Словно грозя тому, кто поднял свою неопознанную руку на любимых ею людей, Катя стиснула кулаки: детству свойственно отстаивать справедливость в драке, а не в словесных дискуссиях.

— И про Васю… тоже написано?

— Это уж вовсе бессовестно! — возмутился Александр Степанович так зычно, что эхо подхватило его возмущение. — Накалякали, что Вася фактически мой сын. Хотя отца его зовут Григорием Кузьмичом и он, слава богу, жив-здоров. Выходит, что семейственность создалась вопиющая!…

То, что Васю посчитали сыном Александра Степановича, Кате понравилось.

— И лизоблюдом его назвали, — потише добавил Александр Степанович.

Катя подумала, что уж лучше бы Васю назвали хулиганом или еще кем-нибудь.

— Оказывается, это не первый донос. Был еще один. Его от меня скрыли… И в обоих случаях Вася пострадал больше всех: согласись, считаться покровителем, благодетелем приятней, чем лизоблюдом и прилипалой. Таким, я уверен, макаром! — Александр Степанович оглянулся, по привычке проверяя, не слышит ли его Юлия Александровна. Хоть она была в городе. «Говори уж лучше — „таким Антоном“, — советовала ему дочь. — Пусть думают, что ты имеешь в виду Макаренко».

— Самое чудовищное, знаешь, что? — спросил Александр Степанович.

— Что?

— Оба доноса написаны детской рукой. Одной и той же… Стало быть, кто-то, называющий себя педагогом и работающий в нашем институте, вовлек ребенка в интригу. Неважно, против нашей семьи или против другой, но вовлек… Ребенка! Это не подлежит прощению. — Александр Степанович беспощадно лупил свою голову. И она бы, вероятно, не выдержала, если б не была до такой степени львиной. — Это же патологический факт. Повторяю: прощению не подлежит!

Он продолжал нарушать педагогическую теорию о необходимости особой манеры разговора с детьми. Рассказывал внучке все как есть, без купюр, которых требовал ее возраст. И теми же словами, какими рассказывал бы своей взрослой дочери, если б не боялся снова ранить ее хоть малейшей неприятностью после того ранения, что перенесла она шесть лет назад, и последствие которого — женское одиночество — грозило не покинуть Юлию Александровну никогда. Не излиться огнедышащей откровенностью вулканический малининский характер в тот вечер не мог.

— Неужели девчонка какая-нибудь сочиняла? — захотелось уточнить Кате.

— Нет, я уверен, что в обоих случаях писал мальчик. Не сочинял, а писал под диктовку.

— Почему ты уверен?

— Девичьи почерки сохраняются на всю жизнь. Особенно почерки отличниц, аккуратисток… Тогда нелегко бывает по буквам и словам определить возраст. Мама, к примеру, выводит те же четкие строки и с тем же умеренным наклоном, что выводила в третьем классе или седьмом. А тут строчки разухабистые, буквы отпускают поклоны в разные стороны. Мальчишка писал… Это я безошибочно определяю!

Помолчав, он сообщил:

— Вася включился в борьбу. Куда-то поехал…

— Он, конечно, и вас с мамой защищает. А не только себя! — выразила уверенность Катя.

— Тоже пытается доказать, что от слова «семья» не могут происходить слова с негативным… то есть плохим значением. Мы с Васей думаем, что для неправедного… то есть нечестного использования родственных отношений (а это бывает!) надо бы изобрести другое обозначение. Ты согласна?

Катя всегда соглашалась с дедушкой. И тем более с Васей!

— Вот если на заводе или на фабрике работают отец, мать и их дети, это именуется трудовой династией. А если то же самое в педагогическом институте — семейственность! Почему, а?

Катя в свои двенадцать с половиной лет не смогла ответить на этот вопрос. Но и Александр Степанович в свои пятьдесят восемь тоже не смог.

— А это письмо разорвать нельзя? — простодушно поинтересовалась Катя.

— Что ты? Ни в коем случае!
[1] [2]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.